Потерянный родственник

Очень скоро он понял, что звук, который он принял за собачий скулеж, это звук беспрерывного слабого кашля. Внизу кто-то не переставая и, видимо, давно кашлял, бесповоротно надсадив голосовые связки.

Гуров спустился вниз и повел вокруг себя фонарем. Луч яркого света выхватил из темноты сырые стены, проржавевшие трубы и скорченную человеческую фигуру в углу. Гуров поспешно подошел ближе и ужаснулся.

В человеке, который бессильно висел на вытянутой руке, пристегнутой наручниками к толстой трубе, никак нельзя было узнать благополучного фотографа Перфилова. Перед Гуровым был окровавленный, измятый кусок человеческого мяса. Тусклые глаза бессмысленно смотрели в пространство, едва реагируя на свет. Перфилов поминутно заходился в клокочущем кашле, не вытирая слюны, текущей у него по подбородку. Вдобавок одежда на нем была насквозь мокрой.

– Геннадий Валентинович! – позвал Гуров. – Вы меня узнаете?

С огромным усилием Перфилов сосредоточил взгляд на Гурове и ничего не ответил. Кажется, он ничего уже не понимал. Гуров нашел ключи от наручников и освободил Перфилова. Тот повалился на пол, точно куль с мукой, и опять раскашлялся. Гуров взвалил его на плечи и вынес наверх.

При дневном свете Перфилов выглядел еще хуже. Он даже не мог усидеть на стуле, и Гурову пришлось оставить его на полу. Перфилов сидел, привалившись спиной к стене, и сипло кашлял. У него было разбито все лицо, опухли руки и, кажется, была сломана нога. Он по-прежнему не разговаривал и почти не смотрел на Гурова, погруженный в какие-то свои туманные видения.

Гуров не стал долго размышлять. Он сразу понял, что главное сейчас – переодеть Перфилова в сухую одежду. Возможности здесь были невелики – «лишняя» одежда имелась только у раненого бандита. Наверное, это было жестокое решение, жестокий выбор, но Гуров сделал его в пользу Перфилова.

Он зажег фонарь и вернулся в коридор. И здесь оказалось, что судьба облегчила ему выбор – Вачик уже не нуждался в одежде. Он вообще ни в чем теперь не нуждался, разве что в погребении по обычаям своих предков. Пока Гуров возился с Перфиловым, Вачик благополучно отдал богу свою злую душу.

Гуров раздел труп и с большим трудом переодел затем Перфилова в одежду бандита. Фотограф был тяжел и неповоротлив, как колода, к тому же то и дело вопил от боли. Вся процедура отняла у Гурова не меньше получаса.

Но наконец все было закончено. Теперь нужно было выбираться из этого гнусного места. Гуров неуверенно посмотрел на тяжело дышащего, безразличного ко всему Перфилова и сказал:

– Посидите тут пока. Я схожу подгоню машину.

Тащить неподъемного фотографа через поле на руках было бы безумием. Поэтому Гуров решил рискнуть, хотя ему очень не хотелось оставлять Перфилова одного. Чего он боялся, Гуров и сам не мог объяснить, но какое-то нехорошее предчувствие у него было.

На всякий случай он быстро собрал пистолет Вачика и вместе с обоймами сунул себе в карман. У порога еще раз оглянулся на Перфилова. Тот сидел в прежнем положении и дергался от кашля. Гуров покачал головой и поспешно пошел обратно по коридорам.

Через минуту он выскочил из корпуса и сразу же хотел бежать наискосок через поле – туда, где за дорогой стояла в лесу его машина. Но вдруг слух его резанул нежный звук приближающегося автомобильного мотора. Он посмотрел направо и увидел, что в сторону развалин пылит какая-то темная машина. В животе у Гурова похолодело. Машина была ему незнакома. Он повернулся и сломя голову помчался обратно.

Глава 18

Гуров не верил, что кто-то спешит ему на подмогу. Для этого было, пожалуй, рановато. Чтобы окончательно в этом убедиться, можно было позвонить, например, Крячко, но Гуров подозревал, что у него уже нет на это времени. Совсем скоро – через минуту-другую – неизвестная машина будет стоять во дворе. Что будет дальше – можно было фантазировать сколько угодно, но Гуров предпочел бы предаться такому занятию в более безопасном и уютном месте. Но куда он мог уйти отсюда с еле живым фотографом?

Гуров вбежал в каморку, где оставил Перфилова, и снова увидел железную лестницу, ведущую на крышу. Он поднялся по ней и надавил плечом на люк. Заскрипели ржавые петли, на голову Гурову посыпалась какая-то труха, но люк все-таки открылся.

Гуров проворно выбрался наверх и осмотрелся. Перед ним простиралась плоская крыша размером едва ли не с футбольное поле. Выход на нее, к счастью, оказался единственным, и это приободрило Гурова. Здесь можно было отсидеться. Только нужно было каким-то образом втащить сюда незадачливого родственничка.

Гуров опять спустился вниз и присел на корточки возле Перфилова. В глазах фотографа уже появилась некая разумная искорка, и к тому же он узнал Гурова. Еле шевеля разбитыми запекшимися губами, он тоскливо сказал, вернее, просипел:

– Ничего себе вас отделали!

Гуров хмыкнул.

– Кто бы говорил, – пробормотал он и тут же спросил: – Вам лучше? Это хорошо, что вы очухались. Встать сможете?

Перфилов изобразил с лицом что-то такое, что должно было означать трагическое закатывание глаз.

– Да я уже дышать не могу!.. О чем вы говорите!