Потерявшая сердце

— А что слышишь! Десять лет я прожила с тобой под одной крышей, а что с оборотнем хлеб-соль делю, не знала. Ведь ты, князюшка, страшнее волка! Волк свое дитя не загрызет!

— Я своего и не трогаю. А этот — не сын мне, — пробурчал Илья Романович. Он осторожно прикладывал руку к ушибленному затылку, будто проверяя целостность черепа.

— Ослеп ты, что ли, безумный? — всплеснула руками Евлампия. — Ведь Глеб — твое отражение, весь в тебя, лицом и нравом! А художника я подробно обо всем расспросила. Не было у него с Наталичкой романа в ту пору, когда Глеб на свет появился.

— Ты и об этом знаешь, — поморщился князь.

— На иконах божился, — прибавила она без особой надежды.

— Нашла кому поверить! — Белозерский с кряхтеньем поднялся с пола и присел на постель. Виду него был ошарашенный, он как будто не совсем понимал, на каком оказался свете. — Эти господа художники врут, как дышат! Фанфаронишки! Фаты! Распутники!

— Ну и выместил бы ты на нем зло, на этом фанфароне! Вот кого не жалко! На дуэль бы вызвал или так, попросту, избил! А ты жену свел в могилу, сына изводишь, родную кровь!

Князь неожиданно всхлипнул и закрыл лицо руками.

— Ты не знаешь, как я любил ее! — вдруг вырвалось у него. — Она была для меня всем на свете! Самой яркой звездой в небесах! Я на цыпочках вокруг нее ходил, чтоб сон ее не потревожить, сам с ложечки кормил, когда она болела… А она что наделала? Предала меня с первым чумазым проходимцем!

— Ох, дурень ты, дурень! — вздохнула Евлампия, покачав головой. — Ждешь, что пожалею, расплачусь тут вместе с тобой? Так не жди, не будет этого. Бог тебе судья, а я с тобой делить хлеб-соль больше не желаю.

— Куда это собралась? — встрепенулся он.

— Не твоя забота, — грубо ответила карлица. — Ты вот что, изволь расплатиться со мной. Десять лет я служила твоему семейству верой и правдой. Была компаньонкой твоей супруге, нянькой детям твоим, шутихой для гостей, управляла домом и поместьем в твое отсутствие, и посмей только сказать, что я хоть грош утаила! Настало время получить расчет.

— Как же тебя рассчитать, коли жалованье не было назначено? — задумался князь. — Три тысячи возьмешь? Это все, что у меня есть при себе. Иначе придется ехать к Казимирке.

— Противно с тобой торговаться, да и некогда. Возьму что есть, — согласилась она. — Поутру уеду и Глеба с собой заберу. Пусть мир увидит, а то сидит целыми днями в этой конуре, злобу копит!

— Ты уж не к циркачам ли своим решила переметнуться?

— А хотя бы и к ним! Лучше жить в кибитке, чем в этом проклятом особняке, который достался тебе обманом! Увидишь, нашей семье не будет счастья в этом доме!

Внушительно вымолвив это пророчество, Евлампия ушла к детям. Илья Романович остался сидеть на кровати, морщась и потирая затылок.

Ночью он не мог уснуть, размышляя над ее фразой: «Ведь Глеб — твое отражение, и лицом в тебя, и нравом!» То, что для всех было очевидно, князь видел сквозь пелену ревности, а она, как известно, ослепляет сильнее катаракты. Впрочем, он и не собирался разглядывать ребенка, в чье беззаконное появление на свет так крепко уверовал.

Мучаясь бессонницей, князь метался на смятой постели, вскакивал и бродил из угла в угол по спальне, словно зверь, угодивший в клетку.

— Может, я и в самом деле ошибся, — признался он наконец красному огоньку лампадки перед темным киотом и без сил повалился в кресло, где тотчас уснул.

Глеб с Борисом спали эту последнюю ночь в одной кровати. За лето они сильно сдружились, несмотря на бесконечные споры. Глеб не понимал, как можно любить всё и вся, как Борисушка. Любить животных, поэзию, театр, няньку, Лизу Ростопчину, каждую оборку на ее скромном платье. А главное, как можно любить их отца? Взыскательный и злопамятный Глеб способен был любить лишь тех, кто ни разу не обидел и не обманул его. В этот краткий список он включил только покойную маменьку да еще, пожалуй, книги.

— Ты мне пиши, ради Бога! — горячо умолял его Борис. — Если нужны будут книги из библиотеки, я тебе вышлю.

— Евлампия сказала, что мы будем ездить по Европе с бродячим цирком, — с грустью сообщил Глеб и со вздохом добавил: — Книги мне негде будет получить. Адреса ведь нет!

— А я напишу такой адрес: Париж, князю Глебу Белозерскому! Ну или Берлин! Приедешь туда с цирком и получишь на почте посылку! Ах, если бы ты знал, как я тебе завидую! — Не в силах усидеть в кровати, Борисушка вскочил и закружился по комнате в одной рубашонке. — Путешествовать вместе с цирком — это мечта!

— Но не моя, — обхватив руками колени, признался младший брат. — Я бы хотел всю жизнь провести в одной комнате, в библиотеке, такой, как наша…

— Ты, братец, прямо рак-отшельник! — рассмеялся Борис.

Однако Глебу было не до смеха.

— Поклянись, что не дашь отцу продать библиотеку! — обратился он к брату.

— Клянусь! — с серьезным видом произнес Борисушка. Он уже не раз давал брату такую клятву, но тот просил делать это вновь и вновь, как будто от этого зависела его жизнь.