Потерявшая сердце

— Я шесть лет прожила с чертом, — медленно, выдавливая каждое слово, заговорила та. — Он по утрам и вечерам молился, лбом об пол колотил, колени до синяков простаивал. Днем святее его не было, а ночью этот дьявол измывался надо мной, пытал. Как же, законную жену, известно, хоть убей… Мужу позволяется это! Братья знали все, но похоронили упыря с почестями, а меня смешали с грязью за то, что я голос подняла, молчать не стала. На глазах у Бога муж меня пытал, Бог все видел и допустил… А если не видел, жалоб моих не слышал, значит, он слепой, глухой, или вовсе нет его…

При этих словах Афанасий ударил кулаком по столу и зарычал. Елена накрыла своей маленькой ладошкой его громадный кулак. А Зинаида, все больше смелея, продолжала:

— Я-то давно уже не верю ни в Бога, ни в дьявола. Первый ни на что не годным оказался, второго я сама в гроб вколотила! А лютеранство приняла лишь затем, чтобы мужниным дружкам-торговцам насолить, из-под их воли уйти. Да и торговле пошло на пользу.

При слове «лютеранство» Афанасий застонал и, уронив голову на стол, начал раскачиваться из стороны в сторону. Слова сестры причиняли ему невыносимую боль.

— Десять лет я страдал за веру, ходил в кандалах, добывал уголь в шахте, стоя по пояс в ледяной воде, бежал не раз, меня ловили, секли до полусмерти, и все начиналось сызнова… Кабы не вера моя, разве я выжил бы?!

— У каждого своя дорога, — возразила Зинаида уже совершенно хладнокровно. — Во мне больше нет веры, стало быть, ничего я не предавала. Да и ты мне, братец, не указ.

— А ты мне больше не сестра, — отрезал тот, — живи, как знаешь.

— Почему тогда ты меня считаешь сестрой? — вмешалась Елена. — Ведь я православная.

— Ты — другое дело, — мотнул головой Афанасий, — а она вероотступница, значит, не будет ей прощения ни на том свете, ни на этом… Пусть живет, коли Бога не боится. А я с ней под одной крышей глотка воды больше не выпью!

В тот же день, ближе к вечеру, Зинаида наняла для брата крохотный деревянный флигель в три комнаты, рядом с гаванью. Хоть цены в Петербурге подскочили почти в два раза по сравнению с довоенными, Зинаида сговорилась с хозяйкой, что Афанасий будет платить всего по пяти рублей в месяц за постой, и внесла аванс за два месяца вперед. Она никогда прежде не бывала в этом районе острова и была поражена огромным количеством девиц легкого нрава, бродивших по деревянным тротуарам и поджидавших моряков. Она даже усомнилась, согласится ли брат селиться в столь злачном месте, но, подумав немного, решила, что выбора у него все равно нет. «Пусть этот святоша проклятый умерщвляет плоть среди гулящих девок! Поглядим еще, каково ему придется… Тоже, чай, живой человек! Повертится, как уж на горячей сковородке!» Всю обратную дорогу Зинаида тихонько похихикивала в кулачок. В то же время в ее уме, привычном к торгашеским расчетам, роились и более меркантильные мысли. Она быстро прикинула, что любая из этих баснословно дешевых портовых красавиц, берущая с клиента по десять — пятнадцать копеек, за ночь легко может заработать примерно пятьдесят — шестьдесят копеек, а при удаче и рубль! Флигель в три комнаты обошелся всего в пятерку. То есть, если бы его снимала девица, пять-десять дней она бы работала, чтобы расплатиться с хозяйкой, а остальную часть месяца — на себя. Но какой расчет платить за весь флигель, если при ее ремесле довольно одной комнаты? «А вот если бы в трех комнатах этого флигелька поселить трех девиц… Тогда с каждой в месяц за аренду приходилось бы рубля по два. Совсем пустяк! И вырабатывала бы каждая сверх того рублей по двадцати в месяц, а в год — двести сорок! Умножаем на три… Это же семьсот рублей с лишним!..» Полученная сумма ее потрясла и озадачила. Лавка никогда не давала такой сказочной прибыли! «Правду говорил муж-покойник, самый большой навар идет со всякой дряни!» Зинаида в сердцах сплюнула, как всегда, поминая супруга, и бросила бессмысленные расчеты.

На душе было легко. Тайна раскрылась, а она цела и невредима. Афанасий ее проклял, так это пустяки. Жила все эти годы без брата, считая его погибшим, проживет и дальше. Никакой любви она к нему не испытывает. «Евсевий, старый хрыч, забил меня до того, что я и сердца лишилась», — с грустью думала женщина, уже подходя к своему дому.

— Тетенька, подайте Христа ради, — вдруг услышала она за спиной слабый детский голос.

Обернувшись, Зинаида увидела на краю панели девочку лет тринадцати. Высокая для своих лет, но жалостно худая, та была невероятно грязна, будто спала на улице. Ее чахлое востроносое лицо посинело от холода, красные руки по локоть высовывались из рукавов рваной кофты. Вместо юбки висели какие-то мокрые клочья, едва доходившие до костлявых колен. Ноги были босы.

— Подайте, — повторила девочка, робко подступая к остановившейся лавочнице. — Я три дня не ела.

— Да ты уж большая, — с сомнением проговорила Зинаида, хотя ее рука невольно опустилась в карман платья, нашаривая мелочь. — Почему попрошайничаешь? Могла бы работать.