Потерявшая сердце

— Мне тогда даже в голову не приходило, — продолжал он, — что мои старики и шестнадцатилетняя девочка могут представлять угрозу для Революции или, как тогда говорили, могут быть «подозрительными». Мне надо было сразу переправить их в Англию.

— Я хорошо помню твоего отца, когда он приезжал в Вюртемберг, — задумчиво проговорила Мария Федоровна. — Он был таким сдержанным, дипломатичным. Никак не могу представить его ночью, в центре Парижа, с охотничьим ружьем наперевес…

— Узнав о казни внучки, он обезумел. Отец встал перед нашим домом и, дождавшись первого ночного патруля санкюлотов, открыл огонь. Это оказались волонтеры, плохо владевшие оружием, и отец перестрелял бы их всех, если бы им на помощь не пришли марсельцы. Они прямо-таки изрешетили пулями тело отца и изрубили его саблями. Мать все это видела из окна и той же ночью лишилась рассудка.

— Что сталось с ней потом? — осторожно спросила Мария Федоровна.

— Она умерла через два года в Лондоне, у меня на руках. Перед смертью все ждала, что к ней придет попрощаться Мадлен, не понимая, что внучки давно уже нет на свете. Она обижалась, что Мадлен все медлит, говорила: «Наверное, уехала на бал в Фонтенбло, а до бабки ей нет никакого дела!»

— Бедный Арман! — покачала головой императрица. — Тебе непременно надо взять на воспитание какую-нибудь девочку-сиротку или, если пожелаешь, даже удочерить. Наши воспитательные дома переполнены детьми. Особенно сейчас, во время войны…

Виконт не заметил, как они, не доходя до Пиль-башни, взяли вправо и углубились по тропинке в незнакомый ему лес.

— Куда мы идем? — оглядевшись по сторонам, спросил он. — Я никогда здесь не был.

— Сейчас увидишь, — загадочно сказала императрица.

Через минуту среди сосен и берез показалось величественное здание античного греческого храма. Это было настолько неожиданно, что де Гранси не удержался от восклицания:

— Боже мой! Что это значит?

На четырех мощных колоннах покоился фронтон, на фризе которого были изображены трагические маски с застывшими слезами скорби.

— Усыпальница? — догадался виконт.

— Мавзолей моего дорогого Павлуши, — пояснила Мария Федоровна, и они, поднявшись по ступеням, вошли внутрь под пение лесных птиц.

Их шаги отдались эхом от беломраморных стен. Два полукруглых окна, выходящих на запад, совсем не давали света в эти утренние часы, и зала была погружена в полумрак. На гранитной пирамиде висел беломраморный медальон с портретом покойного императора. Перед пирамидой на порфировом пьедестале стояла урна. К ней в скорби склонялась женская фигура. Арман узнал в ней императрицу. На самом пьедестале были изображены императорские дети.

Мария Федоровна провела пальцами по мраморной щеке своего дорогого Павлуши и прошептала:

— Двенадцать лет тебя нет с нами, а я каждый день ощущаю твое присутствие…

В это время раздался какой-то шелест за окном, на который императрица не обратила внимания. Де Гранси выглянул и увидел солдата в парике с косичкой, справлявшего в кустах малую нужду. «Поэзия жизни и ее проза!»

Вечером они вдвоем пили чай на свежем воздухе возле Розового павильона. В парке шли последние приготовления к завтрашнему балу.

— Мне показалось, Доротея, что ты была с утра тоже чем-то огорчена…

— О, это сущие пустяки! — отмахнулась Мария Федоровна и одарила виконта очаровательной улыбкой, которая не изменилась с годами.

— И все-таки? Ты кого-то ждешь? — допытывался виконт.

— Ты угадал, мой дорогой Арман. Я жду в гости двух молодых немцев весьма привлекательной наружности, но они никак не едут к своей старой императрице.

У нее было приподнятое, даже игривое настроение.

— Я их знаю?

— Вряд ли. Один из них Фриц Гальтенгоф, мой любимый актер и певец. А другой — Алекс Бенкендорф, сын моей покойной подруги Тили. Оба должны приехать из Москвы, но, как видно, задерживаются в дороге.

В это время на аллее, ведущей к Розовому павильону, раздались голоса и чей-то веселый смех. Спустя несколько мгновений на дорожке показался высокий белокурый юноша. Чем ближе он подходил, тем больше виконта поражала строгая, античная красота его лица. Казалось, ожила и спрыгнула с пьедестала одна из статуй, населявших парк. Но то была статуя голубоглазая, смеющаяся, да притом одетая в военный мундир, лосины и ботфорты.

— Никоша! — всплеснула руками императрица и добавила с легкой укоризной: — Ты ворвался к нам, как комета! И откуда, позволь узнать, такое веселье?

— Мы поспорили с братом Мишелем, где вас надобно искать, — легко и непринужденно заговорил юноша. — Он пошел к Пиль-башне, а я сюда, и, как видите, оказался прав. Мы спорили на десять латинских пословиц, вот почему я смеюсь…

— Что тут смешного? — не поняла Мария Федоровна.

— Он теперь должен будет их зазубрить наизусть и подсказывать мне всякий раз, когда я стану отвечать урок Аделунгу.

— Позвольте вам представить, виконт, — опомнившись, обратилась императрица к де Гранси, — моего сына Николя, ярого ненавистника латыни. Никоша, это виконт Арман де Гранси, мой старинный друг.

Великий князь Николай поклонился виконту и воскликнул с пылкостью, свойственной юношам его возраста: