Потерявшийся во сне

Удивление проскочило мимо незамеченным. Тяжелые, неохотные слова против воли редко способны с легкостью слетать с языка, однако эту песню она слышала от него множество раз, и сейчас, придирчиво разглядывая мужчину, который, словно электризованное облако, зарядился нетерпением, озлобленностью, желанием заткнуть собственные уши и чужие рты, а причины на то были, и находя в нем одни лишь изъяны, она видела свозь заляпанными ненавистью стекла глаз, как бездушно выпустили губы ту многократно произносимую фразу. Перед ее женскими догадками теряли всякую силу даже самые убедительные доказательства. Впрочем, Дягелев и не собирался преображать окаменевшую сущность из-за прихотей, по сути, чужой дамочки, ослепленной местью. Он – не скульптор, да и скульптор бы тут не помог: характер в года Маркуса яростно противиться переменам.

– Хотя бы осознаешь, почему она убежала той ночью?

– Человек исчез – отпусти, смирись, прекрати гадания. Факт установлен, спорить далее – бестолковость. Больше всего мне сейчас хочется, чтобы ты обрела хотя бы пару капель трезвой логики разума.

– Это бесчувственным наблюдателям, экспериментаторам так легко разбрасываться философскими мышлениями. Сказать, откуда они в твоем дурном котелке? – Пылила та.

Охранник уловил повышение голоса и сверкающие слепым гневом глаза женщины, направленные на Дягелева, и немедленно двумя огромными шагами приблизился к столику.

– Извините, но вам уже пора, – вмешался официант, принося сдачу.

– Ухожу, не переживайте понапрасну.

Тот лишь недовольно фыркнул, а она, забрав деньги, подняла деньги со стола, метая по всем направлениям неодобрительные взгляды. Охранник, как молчаливый страж, плелся следом за ней до самого выхода и уже там, выпустив ее, как вольную птицу из клетки, шумно захлопнул дверь.

Все в округе ходило ходуном, и каждый мельчайший звук громыхал, как сталкивающиеся разогнавшиеся до предельной скорости машины в глухую ночь. Дягелев, пошатываясь от боли, убрался в туалет, захватив с собой бинт и хлоргексидин. Он не засек время, но, когда вернулся, чтобы забрать поношенное пальто со спинки стула, за спиной возник голос Бориса, видно, только что сорвавшегося с какого-то из соседних столиков:

– Заносит же порой не пойми куда. Оставляешь кровавые следы и салфетки и даже ни о чем не сообщил.

– До тошноты противно, – Маркус накинул пальто, обернулся, затуманенным взором за долю мгновения разглядел то самое темно-синее пальто, покрывающее спину, и удивительно знакомые волосы. Увязалась за этим, с завистью подумал очарованный Дягелев. Вскочить, побежать, окликнуть, развернуть – не хватает сил, да и все же пора прекратить детские игры.

– Свободных мест нет. Не будем же мы торчать с рюмками стоя из-за нескольких пятнышек крови? Тем более, официанты мигом уберут, стоит только позвать.

Он покрутился на месте в поиске одного из и наткнулся на взгляд Маркуса. Мужчина перед ним держал комок бинта у лба, из-под которого тонкой струйкой лениво скатывалась, словно через брешь, кровь. До Дягелева донеслась фраза, наполненная голосом из кристально чистотой женской печали и безразличия:

– Либо стоя, либо уйду.

Но незнакомке не ответили. Борис шагнул вперед к товарищу, женщина, показывая спину, не оборачивалась, намереваясь специально избегать лишних взглядов, и готовясь вот-вот уйти, однако что-то ее удерживало, как там, во сне, подумалось Маркусу.

– Маркус, бог мой, ни на секунду одного оставить нельзя.

– И лучше б ты так не поступал сегодня.

– Кто же это тебя так?

– Та сумасшедшая.

– Дарья, что ли?

– Логика пока что на месте, – он продвинулся к стулу, поставил флакон антисептика на стол, накинул пальто и приложил ко лбу последний кусок чистого бинта. Нерусская уборщица крутилась юлой под ногами, подметая пол, изрыгая гневное бурчание на посетителей.