Потерявшийся

Город мореходов — купцов, рыбаков, контрабандистов и пиратов. Хоть я где-то и слышал, что вплоть до девятнадцатого века на моей родной Земле провести грани между этими видами деятельности было очень сложно: и рыбаки с купцами, при случае, охотно пиратствуют (не говоря уже о контрабанде), и пираты с не меньшей охотой подряжаются возить купеческие грузы.

Часть городской застройки на полуострове обнесена стеной. Но не глиняной и саманной, как у «родственников», живущих в районе «озера Чад», а самой настоящей каменной, из довольно крупных гранитных плоских «камешков», скреплённых глиняным раствором. Климат здесь намного более влажный, чем в саванне, так что саман и глиняные блоки просто размокают, потому пришлось лепить «забор» из камней. Не обтёсанных, а потому стена выглядит «лохматой». Похоже, ещё не сталкивались гелоры с серьёзной осадой этой крепости войсками, хотя бы равными им по военному развитию. Иначе бы, как генуэзцы, построившие крепость в крымском Судаке, сделали бы поверхность стенки гладкой, непригодной для лазания по ней всяких средневековых «коммандос».

Чего я взъелся на туземцев? Да всё по той же их рабовладельческой сущности: не успел Элг доложиться одному из братьев покойного «караванбаши», как меня тут же попытались загнать в рабское стойло. И только свидетельство прочих караванщиков, что именно я взял на себя сохранение имущества господина Хон-су, чуть угомонило рабовладельца. Если бы тот продолжал напирать «знай своё место, быдло», без стрельбы бы не обошлось. А значит, без бегства от местной стражи.

В общем, кое-как, поминая про местный закон, выделяющий часть спасённого имущества спасителю, удалось доказать, что я не верблюд или равное ему по правам существо. И поскольку ночевать мне было негде, а «грабёж награбленного» (в смысле — делёжка наследства) предстояла только на следующий день, меня определили «на постой» в одной из каморок большого дома Хон-су.

Наследство, как пояснил мне Элг, будут делить на четыре части: две каждому из братьев купчины и одна — его супруге и детям. Итого — по 25% на каждого плюс моя четверть. Не мне судить, насколько это справедливо. Ну, принято так у гелоров, что малолетние потомки наследниками не считают. Ладно, хоть «хатынка» остаётся во владении их матери.

В общем, с чего это выделенная мне комнатка была так близко к хозяйским покоям, а среди ночи в ней вдруг появилось «привидение» в лице безутешной вдовы, я сообразил только к утру. Желание «сексануться» в этом отнюдь не главное. Просто ушлая баба быстренько сообразила, что половина движимого имущества мёртвого супруга — это вдвое больше, чем только одна четверть. В общем, как говорил герой одной из оперетт, «если ваших двадцать тысяч свиней объединить с моими пятнадцатью тысячами свиней, это будет самое большое свинство в мире».

Ломаться, как было с «женой каравана», я не стал. Не знаю, насколько честно вдовушка хранила верность супругу, но всё же не три мужика каждую ночь! В общем, оба остались довольны: я — тем, что наконец-то «скинул давление», она — полученным удовольствием и «заделом» на то, чтобы я раскошелился, если не на всё свалившееся на меня богатство, то уж точно на его часть. Потому и мурлыкала мне на ухо, что-то вроде «мой дом — твой дом, только не оставляй меня снова одну».

Честно говоря, на всех этих причитающихся мне ишаков с верблюдами и горшки с краской мне глубоко наплевать. Я всё равно не собираюсь «обуржуазиваться» и обрастать недвижимостью в Маси. Мне за глаза хватит и пригоршни золотых монет, чтобы дождаться появления на рейде города какого-нибудь корабля землян. А он непременно появится, я точно знаю!

Полдня на делёжку, в результате которой половина имущества, доставленного с «озера Чад» ушло куда-то за ворота усадьбы, а вторая половина вернулась в стойла и кладовки дома вдовы господина Хон-су. Под зубовный скрежет её деверей, понявших, что золовка их сумела нае… нагреть, гостеприимно предложив бездомному «спасителю каравана» пожить под своей крышей. А полдня — на разбирательство с стражниками, при каких таких обстоятельствах я укокошил господина Хон-су, сам суффикс в имени которого гласил, что он «уважаемый».

Отношение ко мне во время разбирательств стало ещё одной причиной ухудшения моего отношения к гелорам. Пусть они даже согласились с тем, что я уже не раб, но я — чужеземец. А значит, в их глазах — недочеловек. Самый настоящий, презираемый червяк. Нет, бить не били: я ведь, по имущественному уровню, в их понимании — почти уважаемый человек. Почти. А вот по «пятой графе»…