Потерпевшие кораблекрушение

– Мне очень жаль, Пинкертон, – сказал я, – но я не могу посоветовать вам и дальше заниматься живописью.

Он, казалось, в эту минуту снова обрел мужество, оттолкнувшись от разочарования, словно резиновый.

– Так, – решительно произнес он, – честно говоря, ваши слова меня не удивили. Но я буду продолжать обучение и отдам ему все силы. Не думайте, что я теряю время зря.

Ведь это все культура, и она поможет мне расширить сферу моей деятельности, когда я вернусь на родину. Может быть, мне удастся устроиться в какой-нибудь иллюстрированный журнал, а на крайний случай я всегда могу стать торговцем картинами, – добавил он простодушно, хотя от такого чудовищного предположения мог, казалось, рухнуть весь Латинский квартал. – Ведь все это жизненный опыт, – продолжал Пинкертон, – а, по моему, люди склонны недооценивать опыт и как доходную статью и как выгодное помещение капитала. Ну, да все равно. С этим кончено. Однако, для того, чтобы сказать то, что вы сказали, требуется большое мужество, и я никогда этого не забуду. Вот моя рука, мистер Додд. Я неровня вам и по культуре и по таланту…

– Ну, об этом вы судить не можете, – перебил я. – Свои работы вы мне показали, но ведь моих еще не видели.

– И то правда! – вскричал он. – Так пойдемте посмотрим их сейчас. Но я знаю, что мне до вас далеко. Я это просто чувствую.

Сказать по правде, мне было почти стыдно вести его в мою мастерскую. Хороши ли, плохи ли были мои работы, все равно они неизмеримо превосходили его творения.

Однако хорошее настроение уже успело к нему вернуться, и я только диву давался, слушая, как он весело болтает о всяческих новых замыслах. В конце концов я понял, в чем суть: передо мной был не художник, который понял, что бездарен, а просто делец, узнавший (может быть, слишком внезапно), что из двадцати заключенных им сделок одна оказалась неудачной.

А кроме того (хотя тогда я об этом и не подозревал), он уже искал утешения у другой музы и льстил себя мыслью, что отблагодарит меня за искренность, укрепит нашу дружбу и (с помощью того же средства) докажет мне свою талантливость. Уже по пути, стоило мне заговорить о себе, он вытаскивал блокнот и что-то быстро в него записывал, а когда мы вошли в мастерскую, он повторил эту операцию и, прижав карандаш к губам, обвел неуютный зал внимательным взглядом.

– Вы собираетесь сделать набросок моей мастерской? –

не удержался я от вопроса, снимая покров с Гения штата

Маскегон.

– Это секрет, – сказал он. – Ну ничего. И мышь может помочь льву.

Он обошел вокруг моей статуи, и я объяснил ему мой замысел. Маскегон я изобразил в виде юной – совсем еще юной – матери несколько индейского типа; на коленях она держала крылатого младенца, символизировавшего взлет, который обещало нашему штату будущее, а восседала она на груде обломков греческих, римских и готических статуй, служивших напоминанием о тех странах, где жили наши предки.

– Вы удовлетворены своим произведением, мистер

Додд? – спросил Пинкертон, когда я закончил объяснения.

– Ну, – ответил я, – мои товарищи считают, что для начала это не так уж плохо. Признаться, я и сам того же мнения. Отсюда статуя видна в наиболее выгодном ракурсе. Да, мне кажется, у нее есть кое-какие достоинства, –

добавил я, – но я намереваюсь лепить еще лучше.

– Именно так! – вскричал Пинкертон. – Хорошо сказано! – И он принялся что-то царапать в своем блокноте.

– Что на вас нашло? – осведомился я. – Это же самое обычное и заурядное выражение.

– Чудесно! – удовлетворенно хмыкнул Пинкертон. –

Гений, не сознающий собственной гениальности. Ну до чего же хорошо все ложится! – И он снова начал яростно писать.

– Если вы решили рассыпаться в любезностях, – заметил я, – то балаган закрывается. – И я сделал движение, собираясь набросить покров на статую.

– Нет, нет, – сказал он, – погодите! Расскажите мне еще что-нибудь. Что именно в ней хорошо?

– Я предпочел бы, чтобы вы сами это решили, – ответил я.

– Беда в том, – возразил он, – что я никогда не занимался скульптурой, хотя, конечно, часто любовался статуями, как всякий человек, наделенный душой. Сделайте мне одолжение, объясните, что вам в ней нравится, к чему вы стремились и каковы ее достоинства. Это будет полезно для моего образования.

– Ну хорошо. В скульптуре в первую очередь важен общий эффект. Ведь, по сути, она разновидность архитектуры, – начал я и прочел целую лекцию об этом виде искусства, используя в качестве иллюстрации свой шедевр, –

лекцию, которую я, с вашего разрешения (или без такового), опущу целиком и полностью.