Потерпевшие кораблекрушение

Чтобы отвлечься (если только это было возможно) от свалившейся на меня беды, я обратился к письму моего отца, которое пришло с той же почтой. В конверт была вложена газетная вырезка, и мой взгляд снова упал на слова: «сын миллионера Додда», «несколько мясистая фигура», а дальше следовала вся остальная позорящая меня чепуха. «Что подумал об этом мой отец?» – спросил я себя и начал читать письмо:

«Мой дорогой мальчик, посылаю тебе доставившую

мне большую радость статью из весьма почтенной га-

зеты, издающейся в Сент-Джозефе. Наконец-то ты на-

чинаешь выбиваться в первые ряды, и я не могу не испы-

тывать восторга и не благодарить бога при мысли, что не

многим юношам твоего возраста доводилось занять

почти два газетных столбца. О, если бы твоя мать

стояла сейчас рядом со мной, читая статью через мое

плечо! Но будем надеяться, что она разделяет мою ра-

дость на небесах. Разумеется, я послал экземпляр газеты

твоим дедушке и дяде в Эдинбург, так что эту вырезку

можешь сохранить себе на память. Этот Джим Пин-

кертон, очевидно, очень полезный знакомый, и, во всяком

случае, он обладает огромным талантом, а быть в хоро-

ших отношениях с прессой всегда выгодно».

Надеюсь, на том свете мне будет зачтено, что, едва дочитав эти трогательные в своей наивности слова, я перестал сердиться на Пинкертона и почувствовал к нему глубочайшую благодарность. За всю мою жизнь, не считая, пожалуй, только факта моего рождения, я ничем не доставлял отцу большей радости, чем та, которую он испытывал, когда читал статью в «Санди Геральд». Как же глупо с моей стороны было огорчаться! Ведь мне впервые удалось ценой нескольких неприятных минут хоть чем-то возместить мой неоплатный долг отцу. Поэтому, встретившись вслед за этим с Пинкертоном, я был очень мягок.

Мой отец весьма доволен и считает, что корреспонденция написана очень талантливо, сказал я ему; что же касается меня, то я предпочитаю не привлекать внимания публики к моей особе, так как убежден, что ее должен интересовать не художник, а только его произведения; поэтому, хотя статья написана с большим тактом, я прошу его как об одолжении впредь этого никогда больше не делать.

– Ну вот, – сказал он уныло, – я вас обидел! Нет, вам не обмануть меня, Лауден. У меня нет деликатности, и это непоправимо.

Он сел и опустил голову на руки.

– Видите ли, в детстве я ведь не мог научиться ничему хорошему, – добавил он.

– Ну что вы, мой милый, – сказал я, – ничего подобного!

Только в следующий раз, когда вы захотите оказать мне услугу, пишите о моем творчестве, а мою персону оставьте в стороне и не записывайте моих бессмысленных высказываний. А главное, – добавил я, задрожав, – не сообщайте, как я все это говорил! Вот, например: «С гордой, радостной улыбкой». Кому интересно, улыбался я или нет?

– Вот тут вы ошибаетесь, Лауден, – перебил он меня. –

Именно это и нравится читателям, в этом-то и заключается достоинство статьи, ее литературная ценность. Таким образом я воссоздаю перед ними всю сцену, даю возможность самому скромному из наших сограждан получить от нашего разговора такое же удовольствие, какое получил я сам. Подумайте, что значило бы для меня, когда я был бродячим фотографом, прочесть полтора столбца подлинного культурного разговора, – узнать, как художник в своей заграничной мастерской рассуждает об искусстве, узнать, как он при этом выглядит, и как выглядит его мастерская, и что у него было на завтрак; а потом, поедая консервированные бобы на берегу ручья, сказать себе:

«Если все пойдет хорошо, рано или поздно того же самого сумею добиться и я». Да я бы словно в рай заглянул, Лауден!

– Ну, если это может доставить столько радости, –

признал я, – пострадавшим не следует жаловаться. Только пусть теперь читателей радует кто-нибудь другой.

В результате этого происшествия между мной и Пинкертоном завязалась настоящая дружба. Если я что-нибудь понимаю в человеческой натуре (и «если» здесь не простая фигура речи, а означает искреннее сомнение), то могу смело утверждать, что никакие взаимные услуги, никакие совместно пережитые опасности не укрепили бы ее так, как эта ссора, которой удалось избежать, ибо тем самым мы нашли общий язык, несмотря на открывшуюся нам разницу в наших вкусах и понятиях.

Глава IV