Потерпевшие претензий не имеют

– Вы! Вы! Вы, Плахотин, и ваши приятели!

– Я? – переспросил Плахотин и весь подался мне навстречу, став еще больше похожим на самоходную установку для перемещения в пространстве своего замечательного носа. – Я стоял… Ел шашлык… С ребятами разговаривали, шутили… анекдоты рассказывали…

– Что сказал, подойдя к вам, Степанов? – спросил я, вылез из кресла и встал против Плахотина, стараясь поймать его взгляд, но маленькие простодушные глазки, нацепленные на громадный нос, как пенсне, упорно уклонялись, ерзали, высматривали что-то исключительно интересное в углу.

– Да я не очень помню, чего он там сказал… Вроде бы закурить попросил… Но как-то грубо так… Мол, вы, торгаши, курево гоните!..

– А дальше что произошло?

– Что, что… Я его урезонивать стал – все ж таки знакомый, работаем вместе, перед приличными людями неудобно… А он ни с того ни с сего как даст мне вдруг по тыкве! Промеж глаз!..

– Тыква – это голова? – уточнил я.

– Ну да, говорят так… У меня прям сознание помутилось…

– Вы упали после удара Степанова?

– Нет. – Он настороженно-быстро взглянул на меня. – Плохо помню подробности… Но вроде бы я на ногах устоял, хотя плюху он мне засветил крепкую…

– И что, ваши друзья после этого стали бить Степанова?

– Ну как вам сказать, не то чтобы так уж бить, а просто стали оттягивать. Ну, дали ему, конечно, ногой пару раз в южную часть спины…

– Припомните, Плахотин, кто именно давал Степанову ногой в южную часть спины. – Мне хотелось, чтобы он выложил как можно больше подробностей, сколь бы малозначащими на первый взгляд они ни были.

– Честное слово, товарищ следователь, не помню, – горячо заверил меня Плахотин. – Вы же видели Степанова? Вот представьте, этот бык вам бы засветил плюху промежду глазенапов – тоже бы не обрадовались…

Мы замолчали, я мрачно ходил по кабинету, а Плахотин истово дышал, правдиво смотрел на меня простодушными, честными глазами. Подумав, он сказал:

– Утверждать не могу, но, кажется, Степанова ударил Вася Дрозденко, покойник, царство ему небесное… – Помолчал и задал сам себе вопрос: – Может, он из-за этого на него наехал?

– Может быть, – сразу согласился я, сел на стул против Плахотина и, положив ему руку на плечо, попросил: – Вы, Плахотин, подумайте над своими ответами, от них, возможно, зависит судьба Степанова.

Лицо Плахотина осветилось простодушной улыбкой ребенка.

– А чего мне думать, товарищ следователь? Я ведь рассказываю, как было! Против Степанова я, ей-богу, ничего не имею и зла ему не желаю. Но раз он такой дурак, псих такой, пускай теперь хоть головой в навоз кидается…

Натужный рев грузовиков за окном стал отчетливее и громче, я видел, как они выползали из сводчатого эллинга гаража, прокатывались на коротком разгоне к главным воротам, притормаживали с пронзительным скрипом у вахты, из кабины высовывался белый квадратик путевки, затем раздавался рев форсажа, свинцово-серый клуб дыма срывался с выхлопной трубы и тяжелые коробки трейлеров и «люксов» исчезали за поворотом.

Я вернулся к Плахотину и спросил без нажима:

– Значит, Степанов врет?

– Насчет чего? – насторожился Плахотин.

– Насчет того, что вас друзья били ногами, пока вы лежали на земле?

– Да что вы, товарищ следователь, это же бред! За что им меня бить? Зачем? Мы же друзья…

– Да я в этом не сомневаюсь, – засмеялся я и попросил его мягко и очень решительно: – Ну-ка, Плахотин, раздевайтесь…

– В каком смысле? – подскочил нос.

– В самом прямом. Снимите куртку, рубаху…

Плахотинский нос стал стремительно краснеть, и приток крови в сей могучий орган обоняния был так значителен, что лицо в том же темпе начало бледнеть, превращаясь в бесцветный фон для багряного снаряда, похожего сейчас на недозрелый баклажан.

– Зачем? Я не могу… Я… Это не по закону!..

– Почему? – удивился я. – Вы разве стесняетесь меня? Вы же не девушка… Не задерживайте… снимите рубаху…

Трясущимися руками расстегнул Плахотин пуговицы, одна застряла в петле, и он с треском сорвал ее, метнув белый пластмассовый кружок, как из рогатки, мне под ноги. Задрал подол рубахи, стыдливо поворачиваясь боком, а я терпеливо уговаривал:

– Нет-нет, Плахотин, со спины, станьте правым боком к свету…

Побледневшие оранжево-синие кровоподтеки расплывались огромными кляксами на его ребрах.

– Господи, откуда у вас это? – испуганно спросил я.

– Да я сам не знаю… Ударился небось… – торопливо забормотал Плахотин. – Это после того, как мне врезал Степанов…

И замолчал. Я почувствовал, как меня охватывает радостно-злое возбуждение преследователя, сделал вокруг Плахотина волчью петлю и тихо спросил:

– Так он же вас по тыкве ударил? Уточните мне, где растет ваша тыква. На плечах? Или на ребрах?

Плахотин недоуменно пожал плечами, как человек, еще не решивший для себя этот трудный вопрос.

– Вы мне можете членораздельно объяснить, откуда взялись кровоподтеки и ссадины?

– Ударился, – вяло ответил Плахотин. – Я же говорю, что плохо помню, как потом все получилось…

Я сел за стол и быстро выписал Плахотину направление. Он сидел против меня с задумчиво-удрученным видом мудреца, размышляющего о том, куда девается дырка, когда бублик уже съеден.