Потешный русский роман

Валентина И.

Ограбление

Преимущество настоящих взломщиков перед доморощенными любителями заключается в том, что, обнаружив последствия их «визита», вы должны совершить некоторые последовательные действия: успокоиться, продышаться, вспомнить статистику краж, ни к чему не прикасаться, вызвать полицию, дождаться ее приезда, покурить на кухне, не проверять, что было украдено, – чтобы это понять, достаточно одного беглого взгляда. Таков план в случае ограблений, природа которых несомненна. Но вот сегодня вечером я возвращаюсь домой и не знаю, что думать и, уж тем более, что делать. Вызвать полицию? Чтобы удостоверить что? У меня ничего не взяли, я проверила. И все-таки в квартире кто-то побывал, я точно знаю, у меня есть свои маленькие метки. Почему вор вломился к вам, мадам, и ничего не взял? Некто все обшарил, покопался в бумагах, книгах, заметках, возможно, включал компьютер, наверняка трогал клавиатуру, наплевав на осторожность, одну клавишу, потом другую, выдвигал ящики и не давал себе труда как следует их закрыть, это точно, у меня свои маленькие метки, что он искал, кто он, зачем приходил?

Если к вам вломились, но ничего не унесли, беда заключается в том, что вы перестаете чувствовать себя дома, как дома, и никому не можете об этом сказать, особенно полицейским, которые тут же потребуют от вас предъявить документы, пожалуйста, мадам! Я больше не чувствую себя у себя. Медленно хожу по комнатам, только что не на цыпочках, и не осмеливаюсь подобрать с пола книги, открыть шкафы, толкнуть створку двери, сесть за свой рабочий стол. Все кажется мне грязным. То, что принадлежало лично мне, было продолжением моего тела, больше не мое. Меня как будто расчленили, ампутировали некоторые части тела. Я вдыхаю странный запах, чуждый моему кабинету, сладкий и отвратительный. Закрываю рот, раздуваю ноздри, но не могу уловить привычного запаха табака и бумаги для благовонных курений. Неужели люди, собираясь на ограбление, выливают себе на голову флакон одеколона? Я направляюсь в ванную, подумав, что, возможно, грязная я, а не то, что вокруг, что я брежу, никого тут не было и горячий душ приведет меня в чувство. Но мысли никуда не деваются, у меня и для собственной головы есть ориентиры, кто-то вломился сюда в это воскресение, сегодня шел дождь, сейчас ночь, а я больше не чувствую себя дома у себя дома.

Я беру тряпку, мочу ее под краном, возвращаюсь к своему столу, сажусь на стул, где сегодня сидел какой-то незнакомец, и начинаю протирать клавиатуру, клавишу за клавишей. Не знаю, каких букв чужак касался средним, указательным и, возможно, большим пальцем, поэтому протереть нужно все, даже клавиши со знаками препинания, вопросительным и восклицательным знаками. Я пла́чу, сидя перед темным экраном, и протираю алфавит, я в печали и проливаю море слез, и стираю мягкой тряпкой, смоченной в теплой воде, пыль и свое замешательство.

Мой затуманенный слезами взгляд останавливается на старом коричневом телефоне, стоящем справа от монитора, шнур находится в плачевном состоянии. Оголенные проводки торчат у основания трубки. Я вижу это не в первый раз и не впервые задумываюсь о том, насколько они опасны без изоляционной ленты, не могут ли стать причиной внезапного и мощного удара током в руку, который дойдет до мозга, а потом спустится до сердца и убьет говорящего по телефону прямо на рабочем стуле. Такой удар мог бы парализовать вторгшегося сегодня в мой дом незнакомца. Я пялюсь на порченый шнур и думаю, что, вернувшись вечером домой, нашла бы здесь взломщика. Почувствовала бы его присутствие даже в темноте. И все-таки зажгла бы свет и прошла к холодильнику, чтобы налить себе стакан воды. Со стаканом в одной руке и пепельницей в другой вошла бы в кабинет и принялась бы спокойно разглядывать чужака, прислушиваться к его дыханию, оценивать, насколько он испуган. О, как бы мне хотелось ощутить его страх и сказать: так-так, роемся в чужих вещах?