Потешный русский роман

Грустный праздник

Лев считает, что это ни к чему. Под словом «это» он подразумевает все и ничего. Я знаю, потому что спросила. Я задала вопрос, шаря по шкафчикам в поисках дуршлага для макарон, что ни к чему, Лев? Его первый ответ был «все», второй – «ничего». Я разнервничалась, потому что на кухне не оказалось дуршлага.

Все началось с пищи. Весь ужасный спор, разгоревшийся между мной и Львом. В этот день я рано утром отправилась на поиски свежих итальянских макарон, завезенных официальными импортерами, а не какими-то сомнительными поставщиками. Ходи я по магазинам пешком, угробила бы на этот поиск неделю, а может, и больше, но благодаря маршруткам, общественному транспорту и везению сделала все за полдня. Когда я вернулась в квартиру, Лев взял у меня сумки, чтобы помочь разобрать продукты, и начал спрашивать, потрясая упаковками, что это такое? Я ответила, что это итальянские сокровища, что мы с ним будем пировать, что еще я купила лимон, шафран, сметану, пармезан и мы наконец вернемся к цивилизации. Я была возбуждена и так устала, что автоматически причислила Льва к числу индивидуумов, жаждущих вновь приобщиться к цивилизации. То есть к тем, кому до чертиков надоела русская кухня. Это была грубая ошибка. Лев тут же бросил раскладывать продукты по местам. Сложил их назад в пакеты. Сел. Сказал, что это ни к чему. Я попыталась минимизировать потери. Умолчала о походе по московским магазинам в поисках нужных продуктов и, главное, о том, что заплатить за эти самые что ни на есть банальные продукты пришлось сумму, равную месячной зарплате какой-нибудь приходящей домработницы. Я радостным тоном сообщила, что после многих месяцев русской жизни буду готовить для нас двоих по собственному рецепту – пора тряхнуть стариной, а потом мы сможем позвать друзей на это изысканное блюдо, настоящие taglierini al limone e zafferano [20] . Тут-то Лев и повторил, что это ни к чему, а я захотела узнать, что именно ни к чему. Ситуация быстро накалилась. По большому счету, все было ни к чему и ничто ни к чему не вело, мое присутствие здесь, присутствие рядом со мной Льва, наши попытки объясниться после стольких лет, билет в Сибирь, который я наконец взяла, один билет, только «туда». Сибирь как таковая тоже не имела значения, как и писательство, совсем не важны были романы и жизнь в этой квартире, которую я вскоре покину. Прежние планы утратили всякий смысл, теперь, когда будущее обогнало нас и ничто, даже хорошая итальянская еда, не смягчает горького чувства. Лев итальянской еды не хотел. Я буду есть русские блюда, заорал Лев, буду поглощать их утром, днем и вечером и прекрасно себя при этом чувствовать, а вот тебе лучше вернуться к себе домой и оставить дикарей в покое. Ты должна уехать, и я имею в виду не Москву, продолжает Лев, тебе следует покинуть пределы России и не останавливаться по дороге в республиках, ставших независимыми странами, стать-то они стали, но, надолго ли. Лучше бы тебе поторопиться и отправляться прямиком в свою идеальную страну, туда, где нет лагерей, зато полно денег олигархов. А главное, что я должна сделать, это оставить в покое его, Льва, и всех Львов Великой и Святой Руси, и Ходорковского – он наверняка отлично себя чувствует в Краснокаменске, уже вложил деньги в тамошние урановые шахты и стал еще богаче.

Ладно, отвечаю я.

Ладно, хорошо.

Досадно, что в этой квартире нет дуршлага для макарон. Невозможно приготовить свежую пасту, не слив до конца воду. Это было бы преступлением, не слить воду. Да, преступлением, повторяю я. И добавляю, что понятие это относительное, в разных странах его определяют по-разному, что удивительно. В замечательной стране Италии считается тяжким преступлением переварить макароны и не слить до конца воду. Отдаешь ли ты себе отчет, Лев Николаевич, спрашиваю я, что, если судить по этой мерке, Италия достигла вершин цивилизованности и одновременно предела варварства? Мой собеседник не реагирует.