Потолок поднимайте, плотники; Симор. Вводный курс

Другой вечер. Не забудь, это станут читать. Скажи читателю, где ты. Будь дружелюбен – поди угадай. Само собой. Я в оранжерее, только что позвонил, чтоб подавали портвейн, и с минуты на минуту его внесет старый лакей семейства, исключительно разумный толстый и гладкий мышак, который подъедает в доме все, опричь экзаменационных работ.

Возвращаюсь к волосам С., поскольку они уже на странице. Пока они не стали выпадать – лет в девятнадцать, клочьями, – у него были очень жесткие черные волосы. Подмывает сказать – почти курчавые, но не совсем; мне кажется, я бы все же решился их так назвать, если б они курчавились. То были крайне тягабельные волосы, и тягали за них почем зря; младенцы в семье тянулись к ним машинально – еще прежде носа, который, бог свидетель, тоже был Видный. Но всему свое время. Очень волосатый человек, юноша, подросток. Прочих детишек в семье, не исключительно, однако особенно мальчиков, множество еще не половозрелых пацанов, которых у нас в доме всегда бывало как-то полно, зачаровывали его запястья и кисти. Мой брат Уолт лет в одиннадцать исполнял такой номер: смотрел на запястья Симора и приглашал его снять свитер:

– Сними свитер, эй, Симор. Давай, ну? Тут же тепло. – С. сиял ему в ответ улыбкой – отсвечивал ему. Такие дурачества детишек – кого угодно – он любил. Я тоже, но лишь время от времени. Ему же нравилось неизменно. И он расцветал, поигрывал мышцами от бестактных или скоропалительных реплик, адресованных ему домашней мелюзгой. В 1959 же году, когда временами до меня доносятся раздражающие известия о деяньях моих младших брата и сестры, я припоминаю, сколько радости они доставляли С. Помню Фрэнни года в четыре – она сидела у него на коленях верхом и говорила с невообразимым восхищением:

– Симор, у тебя зубы такие красивые и желтые! – Он буквально повалился на меня, спрашивая, слышал ли я, что она сказала.