Потом была победа

Разведчики не пошли к кладбищенской ограде. Им встретилась водонапорная башня, с крыши которой они высмотрели в бинокль все, что надо. На кладбище была засада, нацеленная на развилку шоссе. Десять тяжелых танков и две самоходки ощетинились пушками. Под укрытием ограды стояли пулеметы. Между крестами и обелисками залегла пехота.

— Основательно подготовились, — возбужденно сказал Юрка Попелышко. — С ходу не выбить.

— Погоди раньше времени каркать, — Орехов внимательно осматривал кладбище. В дальнем углу было какое-то непонятное движение. Пригибаясь к могилам, немцы что-то сносили к двум танкам, стоящим возле ворот. Офицер в фуражке с высокой тульей размахивал пистолетом, подгоняя солдат.

— Так они же горючее сливают!! — догадался Попелышко. — Собирают со всех машин и сливают в две. Они же с места не могут двинуться… Эти два танка удерут, а остальных на распыл оставят.

— Точно, — подтвердил Орехов. — Теперь можно фрицев прищучить.

По рации передали данные разведки и получили приказание ждать подхода полка. «Катюши» накрыли засаду на кладбище шквальными залпами «эрэсов». Полк занял Пассенхайм.

Было объявлено, что можно высылать посылки. Первым в разведвзводе сколотил ящик Василий Петухов. Он стоял на корточках и старательно укладывал в ящик детскую одежду, отрезы материи, желтые, грубой кожи ботинки и сухой сыр в порошке. Ящик был мал, а добра, подобранного Петуховым в разбитых магазинах, на обочинах шоссе, в разбомбленных складах, лежала на столе целая куча.

Юрка Попелышко сидел, развалившись в сафьяновом кресле, уцелевшем в особняке какого-то гестаповского чина, курил и насмешливо наблюдал, как разведчик Петухов озабоченно перекладывает вещи, стараясь побольше втиснуть в ящик.

— Сильны в тебе огрызки капитализма, Петухов, — язвительно сказал Юрка. — Барахольствовать решил, доблестный воин.

— Ну тя, отвяжись, — отговаривался Василий, продолжая давно начатый и бестолковый разговор. — Нас немцы без совести обокрали. Чего же мне в отместку и ихним не попользоваться?.. Да и пропадут вещи. По-пустому затопчут их в грязь или подпалят, а я для пользы их прибрал.

— Мародерство это, Петухов, — продолжал Юрка. — Так это называется… Ты, конечно, не чета старшине Маслову, размаха у тебя нет, а вдуматься, так вы с ним на одну колодку.

— Это как же на одну колодку? — Петухов растерянно заморгал. — Ты меня с Масловым, с этим дерьмом, не сравнивай. Маслов наши штаны да подштанники на часы променивал, а я детишкам хочу одежду послать.

Старшину Маслова незадолго до наступления судил военный трибунал за расхищение военного имущества, которое он продавал спекулянтам.

— Может, Маслов тоже о детях беспокоился? — не унимался Попелышко.

— Помолчи, Юрка, — сказал Орехов, стоявший у окна, задрапированного шелковыми портьерами. — Развязал язык и не соображаешь, что говоришь.

— Не нравится, что правду говорю, — Юрка вскочил с кресла, побагровел, глаза округлились. — Мародерничаем, солдаты победоносной армии!

Петухов, охваченный неожиданным стыдом, мял в руках детскую курточку из мохнатого эрзац-сукна с алюминиевыми пуговицами. Лицо его было красным, глаза растерянно бегали от Орехова к Попелышко.

— Ребятишкам я ведь, Юр… Обносились за войну. Пелагея пишет, что последние морхотинки дорывают. Душу прикрыть нечем, а здесь добро сапогами топчут.

— Все равно барахольничать не имеем права! Мы не за тряпками сюда шли. Люди жизни положили, а ты ящик набиваешь…

Орехов не дал Попелышко закончить. Он крутанулся, подскочил к Юрке и уцепил его за воротник. Затрещали пуговицы.

— Пикнешь еще, в морду дам, — раздельно и тихо сказал Николай и тряхнул Юрку так, что у того мотнулась голова. — Правдолюб выискался! Идейный борец. Думаешь, ты один душу нагишом держишь?

— Пусти! — прохрипел Юрка, отдирая пальцы Орехова. — Правду говорю…

— Правду? — переспросил Николай и усмехнулся. — Ты бы к этой правде мозги приспособил… Смоленщину помнишь?.. Белоруссию уже позабыл? Слепую старуху с внучатами, которые в яме сидели?..

С каждым словом голова Юрки моталась в руках Орехова.

— Часы с офицера на руку нацепил? — зло продолжал Николай. — Коньяк трофейный пьешь? Консервы немецкие лопаешь?

Лишь тогда, когда у Юрки темной кровью стало наливаться лицо, Орехов выпустил воротник.

— Вот так-то… Сначала подумай, а уж потом с попреками на товарища кидайся. Тебя папа-мама в Москве ждут. Костюмчик в шкафу припасен, ботиночки вычищены, рубашечки поглажены. Полная амуниция дорогого сына поджидает… Вот ему и легко за чистоту идеи бороться, аналогии проводить, высокими словами, как дубинкой, глушить… Василий домой приедет, четверо на шею сядут. У них животы от картошки раздулись, одни опорки по очереди надевают… Жми, Вася, накладывай посылку. Мне отправлять некому, так ты еще за мой счет сооруди, а этого обалдуя не слушай. Он, видать, еще не все до конца раскумекал.

— Что вы, ребята, на меня взъелись? — обиженно спросил Юрка. — Нельзя уж и слова сказать!