Потом была победа

Поэтому разведчики ползли неслышно. Припадая к земле, они скользили, как ящерицы, от воронки к воронке, замирали, потерянно думая, что стук охолодевшего сердца слышен на сто метров вокруг. Глаза до рези всматривались в каждый бугорок. Скрюченные пальцы привычно хватались за землю. Мускулы дрожали от напряжения, по лицу лил едучий грязный пот.

Каждый одоленный сантиметр приносил облегчение и ужас. Облегчение потому, что был пройден, ужас — что впереди оставались еще многие тысячи этих страшных сантиметров.

Петухов полз впереди. Так предложил он сам. Карта была у Николая. Если разведчики наткнутся на немцев, у Орехова останется лишний шанс уйти. Они рассудительно учли этот шанс.

Солнце не спеша поднималось над горизонтом. Оно было огромным и оглушающе ярким. Бросало на землю тени от кустов, от сломанных деревьев, синевой задергивало выемки. Тени помогали разведчикам двигаться на открытой местности, на полосе, примыкающей к немецкой траншее. В пятнистых палатках они сейчас сами были как тени.

Чудо, что их еще не заметили!

Орехов полз и знал, что чудо на войне недолговечно. Так и случилось. Когда до траншеи осталось метров сто, Орехов увидел солдат, шагающих по ходу сообщения, который тянулся мимо воронки, где притаились разведчики. Минута-другая — и немцы увидят их.

Петухов попятился по-рачьи, выполз из воронки, видно высмотрев новое укрытие. Николай пополз вслед, и разведчики свалились в узкую щель. Это был ход в блиндаж. Из-за тяжелой двери слышалось пиликанье губной гармошки. В блиндаже были немцы. Уходить было некуда. Если выскочишь из щели, попадешься на глаза солдатам, которые шагают по ходу сообщения. Разведчики переглянулись и, не сговариваясь, прижались возле двери блиндажа.

Чуда не было. Дверь блиндажа заскрипела и распахнулась, открыв прямоугольный провал. Из него шагнул сутулый небритый солдат, прищурившийся от солнечного света. В руке у него была зажата губная гармоника, украшенная перламутром.

Увидев Николая, прижавшегося спиной к косяку, солдат недоуменно заморгал. Затем рот его расплылся в кривую улыбку, виноватую и неловкую.

Орехов взмахнул рукой. Тускло сверкнуло лезвие ножа. Солдат затряс головой. Лицо его стало серым, рот округлился, глаза уставились на нож. Губы что-то силились сказать, дрожали и не могли. Солдат вскинул руку с растопыренными пальцами. То ли пытался защититься, то ли прощался с утренним небом, которое принесло ему неожиданную смерть.

— Найн! На!.. — взревел он утробно и отчаянно.

Рука старшего сержанта опустилась, привычно выбрав место над левой ключицей, выпирающей из-под мундира. Нож вошел мягко, как в буханку хлеба.

Немец стал оседать под тяжестью удара. Пальцы слепо шарили по косяку, искали опору и не находили ее. Тускнеющие глаза уставились на Николая. Губы, наконец, шевельнулись, но в горле солдата что-то булькало и клокотало. Слов разобрать было нельзя. Их глушила розовая пена, взбухающая на губах.

Петухов нацелил автомат в глубь блиндажа, но оттуда никто больше не появился, не донеслось ни одного звука.

Разведчики перебрались через траншею в том месте, где лежал брошенный пулемет, и поползли по ничейной земле, искромсанной взрывами, опаленной, искореженной.

Было по-прежнему тихо. На небе величаво поднималось солнце, в блеклом поднебесье тронулся ветер, и из-за леса, как из гавани, стали выплывать белопарусные облака.

Разведчики ползли от воронки к воронке, от укрытия к укрытию. Обдирали руки, ушибались о черствые, замертвевшие глыбы. Спешили пройти оставшиеся сотни метров, спешили донести бесценную карту с крестиками отметок.

— Стой! Кто идет? — крик раздался так близко и громко, что Николай вздрогнул, а затем все запело, заиграло радостью: «Прошли! Живые прошли!»

— Свои! — Николай поднял голову и назвал пароль, полученный от полковника.

Часовой, окрикнувший разведчиков, встал метрах в двадцати на бруствере во весь рост. Фигура его отчетливо вырисовывалась на фоне неба. Орехов невольно зажмурился. Сейчас эту дуру снайпер срежет. Сейчас!

Он проворно прополз полдесятка метров. Потом не выдержал, крикнул зло:

— Ты чего выставился!.. Ухлопают ведь! Ложись…

Часовой в ответ засмеялся и безбоязненно шагнул навстречу разведчикам. Те смотрели на него снизу вверх, от земли.

— Вставай, ребята, хватит на брюхе елозить… Отползались!

Разведчики не поднимались.

— Скворцов, скажи им! — крикнули из окопа часовому. — Может, они еще не знают. Кончилась у нас, ребята, война!.. Совсем кончилась!

— Как кончилась? — Орехов сел и ошалело поглядел на часового. — Как это кончилась? Сдурели вы?..

— Ишь ты, какой на войну жалостливый, — засмеялся часовой. — Раз говорят, кончилась, так оно и есть. Ночью сдались немцы. Группа армий «Висла» капитулировала… С ноля часов ни одного выстрела. Вам что, пробки в уши забили? Вставайте же вы, черти сиволапые! Вот привыкли на пузе шастать…

Часовой весело выматюгался и полез в карман за табаком.

Петр Михайлович долго рассматривал карту, принесенную разведчиками. Она была измятой и волглой, с потеками болотной грязи, с жесткими торопливыми знаками.