Потом была победа

Хотя шея у меня и до сих пор крепкая, но подставлять ее я не большой охотник. А тут причина была тонкая, особая.

У каждого человека есть свои недостатки. И когда живешь вдвоем в избушке среди тундры, к этим недостаткам надо относиться бережнее, чем к капризам любимой девушки. Я мог наплевать на его радикулит. Пусть бы он тащился сам в пургу к приборам. Но мне все равно пришлось бы идти вместе с ним. Меня-то никакая пурга от троса не оторвет. А вот в нем я не был настолько уверен. Случись с ним какая-нибудь беда, мне же новая забота.

Кроме того, я хотел возвратиться с зимовки чистым, так как наверняка знал, что при одном худом слове начальника места старшего радиста на «Альбатросе» мне не видать.

В моем характере тоже была одна довольно крупная трещина. И откуда она появилась, ума не приложу! В общем, когда меня приятели угощали, я не отказывался и сам в долгу не оставался. Да и здесь, на зимовке, я не любил оставлять про запас ту чарку, которая имелась в полярном пайке.

Геннадий Львович, видно, решил, что человек я не надежный. Спирт он спрятал в свой шкаф и ключи положил в карман.

— Так лучше будет, Захар Петрович, — сказал он мне.

Я с начальником спорить не стал, хотя он был, по-моему, не прав. Ведь я выпивал рюмку-другую только по случаю хорошей погоды, удачной охоты и легкого настроения. Когда дует «сток» и на душе кошки скребут, я капли в рот не возьму. Лучше уж пойду с лопатой снег разгребать.

На зимовке я понял, почему Геннадия Львовича на Север потянуло: деньги он приехал зашибать, за длинным рублем погнался.

Он и не скрывал этого.

— Думаю, Захар Петрович, лет пять здесь покрутиться и двадцать тысяч на книжку положить. Потом куплю дачу и буду клубнику разводить. Одобряешь?

— Размах у вас большой, — усмехнулся я, — сразу на двадцать тысяч. Я на Севере лет десять с лишком обитаюсь, а вот насчет этих самых тысяч у меня что-то не получается.

Геннадий Львович посмотрел на меня и легонько по горлу щелкнул: дескать, прикладываешься.

— Зря вы так про меня думаете. Сестра у меня с тремя ребятишками. Муж помер, вот и мается. Ребят надо до дела довести. Бедовые растут огольцы. По две пары ботинок на лето припасаю… Старшему, Леньке, прошлый год баян купил. Играет, сукин кот, аж душа заходится!

— Можно было бы и себе кое-что отложить, — сказал Геннадий Львович и стал раскладывать пасьянс.

Пасьянсов этих он знал уйму: и «Наполеон», и «Балерина», и «Чайная роза»… Смешно, конечно, на зимовке пасьянсы раскладывать, но у каждого своя утеха.

После пасьянса он взял бумажку и высчитал, что двадцать тысяч он накопит через четыре года и три месяца. Против арифметики не попрешь. Да и какое мне дело до этих тысяч?! Пусть копит.

— Сверх того у меня будет еще некоторая сумма. — Геннадий Львович записал что-то на своей бумажке.

— Если вы премии считаете, то не советую. Премии у нас дают только по случаю полного солнечного затмения.

— Нет, не премии. Я думаю промышлять песцов, — ответил он мне.

Сказано-то как было! Промышлять песцов! Не охотиться, а промышлять.

С зимы он начал охоту. Как хороший день, так ружье на плечо и на лыжах в тундру. Но с ружьем песца не скоро добудешь. На песца надо капкан ставить или па́сти. Капканов у нас не было, а па́сти Геннадий Львович делать не умел.

Да и охота у начальника скоро закончилась. Песец — тварь хитрая. Будет тебя по тундре кружить и уйдет из-под носа. Да не просто уйдет, а оставит измочаленного до седьмого пота километрах в десяти от зимовки. Иногда чуть не на карачках на зимовку приползешь.

Геннадий Львович человек был осмотрительный. Дальше чем километра за три от зимовки не уходил. При такой охоте много не напромышляешь.

Помню, что за все время добыл он штук трех недопесков. Невелик капитал за них получишь.

Однажды ушел начальник на охоту, а к полудню пурга разыгралась. Темень, хоть глаз выколи, ветер будто взбесился.

Зажег я смоляную бочку, ракеты стал давать. Но это все словно мертвому припарка. В такую пургу один из тундры не выберешься.

Честно сказать, похоронил я в тот день Геннадия Львовича. Спасся он просто чудом. Его полузамерзшим подобрал ненец-охотник Яртико Выучей и, когда пурга утихла, привез на зимовку. Яртико отдал Геннадию Львовичу свой совик, а сам остался в малице. Я еле оттер тогда начальнику отмороженные ноги и до сих пор не могу понять, как он пережил в тундре эту страшную пургу.

С тех пор Геннадий Львович больше ружье чистил да, сидя у печки, о песцах говорил, чем охотился.

Мечтал он добыть голубого песца. Серебристо-дымчатую шкурку, с пышным подшерстком, легким, как гагачий пух.

Цену он ей знал лучше агента «Заготпушнины».

Яртико стал наезжать к нам на зимовку. Охотился он километров за пятьдесят, и по здешним местам мы были ему ближними соседями.

Веселый парень был Яртико. Отмахав на оленях полсотни километров, он вваливался к нам в избушку, не стряхнув даже снег с совика.

— Охэй! — Он щурил узкие глаза. — Здравствуй, начальник, здравствуй, Захар!.. Быстро ехал, торопился, как молодой бык.

Яртико сбивал на затылок лисий капюшон, вытаскивал трубку и усаживался на полу возле печки.