Потом была победа

Может быть, сегодня, а может быть, завтра где-нибудь подальше от глаз взрослых Лешку окружат плотным кольцом те, с кем он сидит в классе, ходит на рыбалку, гоняет в футбол. Они не будут задавать вопросов, будут ждать, что Лешка скажет им. Трудно держать ответ перед молчаливым мальчишеским кружком, который судит обо всем «по правде», по этому нетронутому мерилу мальчишеской справедливости, не признающему ни соглашений, ни компромиссов.

И от того, что скажет Лешка, мальчишеский кружок либо возьмет его с собой купаться, либо молча уйдет, оставив одного…

Я знал хиг-озерских ребятишек. Ведь три года я учительствовал в здешней школе с тех пор, как получил заветную синюю книжечку с тисненым гербом, оттрубив шесть лет в заочном институте.

Приехав на работу в Хиг-озеро, я снова встретился с Петром Холодовым.

Вернее, сначала встретился с его домом. Когда я приехал в поселок, мне сразу бросился в глаза дом с веселыми резными наличниками, крашенными белилами, с рубленными «в лапу» углами, торцы которых были заботливо покрыты охрой. Под крышей бежал деревянный, знакомый до мельчайших завитков резной карниз.

— Чей это? — спросил я у коменданта поселка.

— Водителя нашего… Петра Холодова, — ответил тот и, оглядев меня, добавил: — Из деревни привез, родительский… Ничего домишко, складный.

С Петром мы встретились хорошо. И я был благодарен, что он не вспомнил ту далекую глупую ночь в вагоне. Он показал мне хозяйство, где все было устроено прочно и домовито.

Помню, когда мы осматривали огород, я невольно залюбовался чудесным видом на Хиг-озеро, открывающимся с пригорка, где стоял дом Холодова.

— Березок бы ты, Петро, сюда полдесятка посадил, — предложил я.

Он снисходительно поглядел на меня и ответил:

— Отошел ты от хозяйства, Андрей… Здесь березняку целый лес был. Пока я его свел, не один волдырь на руках заработал… У меня на пригорке картошка посажена, а березки в самый раз от солнышка ее загородят. Смекать в хозяйстве надо…

Он пошел по участку, то и дело нагибаясь, чтобы выдернуть на грядке сорняк или откинуть в сторону валявшуюся на дорожке щепку.

— Немало сил в хозяйство положил, — неторопливо говорил мне Петр. — А все потому, что на шее у государства не хочу сидеть. Есть тут у нас горлопаны… Кричат на собраниях, что молоко в орсе не продают, что картошка гнилая. А самим тряхнуться лень, землю лень копнуть.

Я согласился с Петром. Но березок, сведенных им на пригорке, мне все-таки было жаль.

Петр познакомил меня со своим сыном. Лешка сидел в сарае и перебирал картошку, обрывая с клубней тонкие светло-зеленые ростки. Когда мы знакомились, он протянул мне руку, и пожатье ее было по-мужски крепким.

— Помощник мой, — с затаенной гордостью сказал тогда Холодов. — К хозяйству приучаю…

Лешка взглянул на отца и взял из мешка очередную горсть картофелин с хилыми ростками. Мешок был объемистый, и я подумал, что Лешка, наверное, просидит возле него весь день. Весь чудесный летний день, когда солнце рассыпает по озеру веселые блики, в омутах всплескивает рыба, когда в звонколистом осиннике кукует кукушка и на пригорках зреет земляника.

— Ты, Алексей, как с картошкой кончишь, забор посмотри. Утром я назаровскую козу опять на огороде видел… Видно, эта тварь где-нибудь лаз нашла.

Лешка коротко кивнул головой и поглядел на меня тоскующими глазами.

— У тебя тоже, наверное, такой растет? — спросил меня Петюня.

У меня еще никто не рос.

— Зажился в холостяках. Дом надо заводить тебе, Андрей, — сказал Петр и, положив на плечо сына широкую ладонь, добавил: — Сыновей растить. То, что мы нажили, надо из рук в руки передать…

Когда в школе я стал расспрашивать о своих будущих учениках, старая учительница Мария Степановна сказала мне:

— К Алексею Холодову вы внимательнее приглядитесь. Парень книжки любит. Если бы не отец, он бы запоем читал…

Мария Степановна тоже сидела сейчас за столом с красной скатертью и слушала рассказ Холодова то и дело поправляя очки, сползавшие на нос. Из судей, выбранных жителями поселка, я больше всего боялся ее. Знал, что она не будет много говорить. Она тихо спросит: «Как же это вы, Андрей Викторович, человека могли обидеть?» — и, глядя мне в глаза, будет ждать ответа. Что я ей скажу в оправдание глупостей, которые натворил на узком перешейке во время лесного пожара?..

— Потом он к моей лодке подскочил и перевернул ее… Три копны сена по озеру так и поплыли. Ни травинки не осталось, — продолжал Холодов.

И все, что он рассказывал, было правдой. Действительно я утопил в озере три копны накошенного им сена. Утопил без всякого смысла, не отдавая себе отчета, хотя эти паршивые копны не имели никакого отношения к той истории, которая произошла на перешейке.

Главным в этой истории был Лешка Холодов.

Он сидел, согнувшись, на кончике скамьи и старательно разглаживал на коленке и без того гладкую штанину. Уши у Лешки были белыми, как листки бумаги, и кожа на лбу сморщилась бугристыми складками.

Странно, что Лешка до сих пор не удрал из клуба. Что его удерживало здесь? Наверное, страх перед отцом.