Потом была победа

В обстоятельном рассказе Холодова чувствовалась глухая сила. Только теперь я сообразил, что у друга моего детства отличная память. Что он хорошо помнит мое бегство из поезда в ту ночь. Видно, он считает, что сейчас я тоже струшу и потихоньку уеду из Хиг-озера. Тогда все пойдет по-старому. Лешка будет перебирать в сарае картошку, носить веники для коз, следить за тем, чтобы в заборе ненароком не образовался какой-нибудь лаз. Будет помогать отцу по хозяйству и понемногу забывать про книжки…

Нет, Петюня, из Хиг-озера я никуда не уеду. Я заплачу тебе деньги за утопленные в озере копны и буду рассказывать твоему сыну о Горьком и Маяковском, о Диккенсе и Толстом. Я выведу его за калитку твоего дома, где ради лишнего мешка картошки ты свел под корень березовую рощу…

— Понятно, — задумчиво сказал нормировщик, когда Холодов кончил и уселся на скамейку рядом с сыном. — Теперь Логинова послушаем. Для порядку, так сказать.

Лешка втянул голову в плечи, словно над ним занесли палку.

Мне надо было рассказать людям, что случилось неделю назад на узком перешейке между двумя озерами.

В июне стояла небывалая для здешних мест сушь. Каждый день солнце выкатывалось из-за леса громадным шаром и начинало палить не привыкшую к жаре землю. Высохли болота, и белый ягельник уже не пружинил под ногами, а ломко хрустел, рассыпаясь, как песок.

В Хиг-озере вода осела на добрый метр, обнажив узловатые корни ивняка.

Горели леса. Почти каждую неделю на небе размазывалось фиолетовое пятно, и кто-нибудь из старожилов, приставив ко лбу ладонь, вглядывался и определял:

— У Шундручья занялось…

Затем самолет пожарной охраны сбрасывал над поселком хвостатый вымпел. Хмурый начальник лесоучастка снимал бригады с лесосек, раздавал лопаты и ведра, брал из орсовского магазина консервы, и лесорубы уходили тушить пожар.

Люди измучились на пожарах. Они возвращались в поселок с горелыми прорехами на одежде, с воспаленными глазами, с ожогами на руках. С надеждой смотрели мы в те дни на самую крохотную тучку, плывущую на небе. Но, словно по уговору, тучки были легкие, как хлопья ваты, и не роняли на землю ни одной капли дождя.

В конце июля случилось то, чего с тайной тревогой уже давно ждали в поселке. Дымный хвост встал в лесу километрах в двух от селения, возле делянки первой бригады.

Я начал рассказывать все как было.

В этот день я уехал на рыбалку километров за пять от поселка. Устроившись в укромном заливчике, неторопливо таскал увесистых окуней и плотвичек.

К полудню решил перекусить. И только тут, выбравшись из заливчика, увидел дым над лесом.

Бросив в лодку садок с рыбой, я смотал удочки и быстро поехал к поселку.

За полчаса я уже добрался до перешейка, разделявшего озера. Перешеек был низкий. В половодье его местами заливала вода. Когда она скатывалась, на нем оставались густые кусты ивняка, а летом вырастала буйная, в пояс, трава.

Черный столб дыма, поднявшийся над лесом возле поселка, угрожающе загибался к перешейку. И я уже тогда подумал, что худо будет, если пожар проскочит в необжитое Заозерье, в бескрайные заповедные леса…

Изо всех сил налегая на весла, я гнал лодку в сотне метров от берега.

И вдруг увидел, что в густой осоке приткнута к берегу черная объемистая плоскодонка. Я узнал ее. Это была плоскодонка Петра Холодова.

— Петро! — крикнул я изо всех сил, привстав в лодке. — Лес горит! Слышишь, Пет-ро!..

На мои крики никто с берега не отозвался. Это показалось мне непонятным. Я хотел уже повернуть лодку к берегу, но подумал, что сейчас некогда выяснять, почему оставлена лодка, а нужно скорее ехать в поселок.

Дымные языки все круче и круче заворачивали к перешейку. Помню, тревожно кричали вороны, стаей кружившиеся над ивняком. По стволу высоченной сосны металось полдесятка белок, и где-то назойливо стрекотала сорока.

Солнце проглядывало сквозь дым, тусклое, похожее на старинный, красной меди, пятак.

До поселка я не доехал. Там, где стена соснового бора обрывалась у перешейка, я увидел клубы дыма, а между ними змеистые язычки, бегущие среди кустов ивняка.

Видно, огонь незаметно повернул в сторону от очага пожара, где люди бились с ним, стараясь преградить ему путь к поселку, к погрузочным эстакадам на лесных делянках, к узкоколейке. Он воровски пробрался к перешейку, чтобы перемахнуть в Заозерье и там разгуляться вволю.

— В Заозерье нам бы огонь не остановить, — глухо сказал я, уставясь в линялый кумач, которым был застелен судейский стол.

Я замолчал, собираясь с мыслями. В голове отчетливо встала картина пожара на перешейке.

Языки пламени густели на моих глазах. Иногда они встречали на пути сухостойное дерево и взлетали над кустами нарядной огненной свечкой, разбрызгавшей в стороны светлячки искр.

Когда я выскочил на берег, пожар на перешейке бушевал вовсю. Плотные кусты ивняка, на котором каждое половодье оставляло пересохшие пучки травы и мха, ломкие веточки, сухие листья и лесной мусор, оказались для огня лакомой пищей.