Потом была победа

— Доигралась, доченька, — колюче сказала Анна Егоровна. — Что теперь делать будешь? На двух стульях не усидишь… И я из-за тебя стыд принимаю… Думалось ли, что у родной дочери ворота дерьмом вымажут… За волосья вот ухвачу тебя, гулящую…

Антонида подняла голову и ошарашенно поглядела на мать:

— Как гулящую?

— А так… При живом муже с другим мужиком живешь.

Антонида поднялась с кровати. Лицо ее осохло от слез. Прищуренные глаза были темны и бездонны.

— Федор Маркелыч мне муж, — сказала она и туго повязала платок. — Сёма теперь ломоть отрезанный. Ходу назад мне, маманя, нет… Федор Маркелыч человек хороший, ко мне заботливый. Нет у него без меня жизни. Он ведь восемь годов в тюрьме безвинно просидел. А лицо ему в гражданскую войну японцы шомполами попортили…

Она села за стол, прямая, деревянная, и рассказывала ровным, тугим голосом.

— Обвыкну я с ним, мама, — Антонида заправила под платок прядку, которая нечаянно выбилась на лоб, — а Семену пропишу все, как есть. Пропишу, что судьба нам такая выпала, разлучила нас проклятая война…

— Тяжело тебе будет, Тонька, — вздохнула Анна Егоровна. — Такую ты ношу на себя взвалила. Мне бы и то не осилить.

— Край придет, так осилишь, — просто сказала Антонида.

Буколиха попросила:

— Коли так, надо все по-людскому сделать, чтобы признали вас мужем и женой.

В тот же день Валетка унес на почту письмо Семену от бывшей жены. Вечером «молодые», как это было принято в Зеленом Гае, прошли из края в край по деревенской улице. Федор Маркелович был в начищенных хромовых сапогах и шелковой косоворотке, борода его коротко подстрижена. Антонида нарядилась в зеленое праздничное платье с оборками по подолу. Только голову вместо светлого цветастого платка повязала темным, по-старушечьи опущенным на лоб.

Мать Семена выскочила из ворот навстречу «молодым» и плюнула Антониде в лицо. Та побледнела, утерлась рукавом и попросила прощения.

— Чтоб тебя, сучку, костяная лихоманка скрючила, — закричала свекровь, растрепанная и страшная. — Чтобы у тебя горб вырос… Чтобы у тебя, потаскухи, от дурной болезни нос сгнил!

Она кричала долго и зло. Антонида и кузнец стояли перед ней, молчали и глядели в землю. Потом старуху увели домой, а «молодые» пошли дальше. Им полагалось пройти мимо всех домов Зеленого Гая.

Вечером Федор Маркелович устроил свадебную гулянку, но половины гостей не собралось, гармони не было, песен не пели, не кричали «горько!».

Николая позвали в колхозную контору к лейтенанту милиции Мурашко. Лейтенант был уже в годах, с грубым лицом и бритой головой. Большие руки его плохо управлялись с карандашом. Строчки на бумаге выходили неровные, загибались по краям. Говорил лейтенант тихо, помаргивал равнодушными глазами и подробно записывал в протокол ответы. Когда задавал вопросы, кожа на лбу собиралась, будто от натуги, в толстые морщины.

Орехов рассказал о ночной встрече.

— А он отпирается, — вздохнул лейтенант и вытер голову скомканным платком. — Знать, говорит, ничего не знаю… Вот, читай.

Он подал Николаю протокол допроса Тихона Катукова. Тот показывал, что той ночью был он дома и со двора не выходил. Лицо же разбил, упав с крыши сарая. Показания Тихона подтверждали жена и сосед, который собственными глазами видел, как Тихон Иванович полез чинить прохудившуюся крышу сараюхи, сорвался и упал лицом о телегу.

— Ты одно говоришь, а он другое. — Лейтенант спрятал протокол в сумку. — Агрономша в лицо никого не разглядела. Она Катукова с твоих слов винит… Упечь невиновного человека за решетку — дело нешуточное. Ты мне доказательства давай.

Лейтенант ворохнулся. Под грузным телом скрипнула старенькая табуретка.

Дядя Петя, сидевший наискосок за столом, оторвался от бумаг и сказал лейтенанту:

— Правду тебе парень говорит… Хошь знать, не будет он зря на человека клепать. Тишка в деревне каждому известен. У малого спроси, он тебе скажет, что это за прохиндей.

— Гражданин Катуков утверждает, что он тоже правду показал, — усмехнулся лейтенант. — Мало ли что у вас в деревне про кого болтают. Мне доказательства нужны.

Дядя Петя стал громко кидать костяшки на счетах. Орехов догадался, что уже не первый раз влезает бухгалтер в допросы, которые ведет милицейский лейтенант.

— Нет у меня доказательств, — сказал Орехов. — Что видел, то рассказал. Больше ничего у меня нет… Место, где ночью схватились, тоже хорошо не помню. Поискать бы, так время прошло, и дожди были.

Лейтенант неопределенно хмыкнул в ответ и устроил Николаю очную ставку с Тихоном.

На очной ставке Тихон все отрицал.

— Ты же с мешком от меня в саз ушел! — крикнул Николай Тихону, стараясь заглянуть в его круглые глаза. — Мешок унес!

— Во брешет как, товарищ начальник! — наливаясь темной кровью, вскинулся Тихон. — Во что придумал! Не-е, у меня доказательство против твоей брехни есть.

Тихон суетливо расстегнул карман, вынул бумажник и шлепнул на стол бумажку с фиолетовой печатью. Это была справка медицинской комиссии, удостоверяющая, что Тихон Иванович Катуков страдает пуповой грыжей.