Потом была победа

— Кончать бы такие штучки, — отозвался Пименов, узкие глаза его смотрели на подполковника с угрюмостью и напряжением. — Третий год воюем. В лоб пойдем, он нас дурняком на снегу положит… Сколько раз пробовали, один хрен выходил.

— Ладно, не ершись, Пименов, — ответил Петр Михайлович. — Меня-то чего агитировать?..

Петр Михайлович понимал состояние капитана. Он не хотел на войне успехов, добытых любой ценой. Горько было сознавать, что иногда такие успехи становились единственной меркой, парализовывали волю и мысли. Тогда казалось, что кто-то невидимый стоит за твоей спиной. Не ты, а он управляет твоим сознанием, подчиняет его и безжалостно подхлестывает: «Вперед! Вперед!..»

В минуты, когда удается отделаться от этого навязчивого паралича и стать самим собой, рассудок вспыхивает бессильными протестующими мыслями: спятили, что ли, там? С ума, что ли, посходили?

Тогда ищешь смысл в приказах, но если его не находишь, ты все равно обязан повиноваться…

Прав капитан Пименов. По открытому месту, когда по тебе лупят и перекрестным, и кинжальным, и навесным, и заградительным, и всяким другим огнем, далеко не пройдешь. Хоть бы маскхалаты людям новые выдали. За зиму маскхалаты в клочья разодрались. Разведчикам помпохоз где-то изловчился достать, а у остальных не маскхалаты, а одно название. Хоть ползи, хоть в рост шагай, все равно на снегу будешь, как грач по первопутку…

Мысли подполковника оборвал натужный рев «виллиса». Врезавшись в глубокий снежный перевал, машина пробила с полметра и застряла.

— На диффер сели, — сказал шофер и загремел под сиденьем, вытаскивая лопату. — Когда эта проклятая зима кончится?

— Думаешь, лучше будет? — сказал подполковник. — Забыл, как в болотах по горло вязли?.. Хорошо, под Волчанкой трактор оказался близко, а то бы крышка «виллису». Один капот наверху оставался.

— Так там же гниль, товарищ подполковник. Гниль же под Волчанкой была, топь бездонная.

— И здесь будет, как только солнышко пригреет. — Барташов вылез из машины. — Вторая лопата есть?

Второй лопаты не оказалось. Шофер считал, что командиру полка не положено возиться под машиной. У него и своих забот хватает.

В воздухе снова закурлыкал снаряд. Летел высоко в тучах, и неизвестно было, где он упадет через несколько секунд.

Взрыв рванул метрах в пятидесяти позади «виллиса» на дороге.

Шофер, остервенев лицом, проворнее заработал лопатой, разворачивая сугроб на манер бульдозера. Интервалы между взрывами были десятиминутные, и за это время надо было успеть заскочить в лес. Кто его знает, куда очередная «дура» шарахнет? Могли фрицы и углядеть «виллис», они ведь, черти, глазастые…

И когда в небе снова глухо зашелестело, шофер газанул, с натугой осилил сугроб и прибавил скорость.

Очередной снаряд разорвался там, где дорога сворачивала в лес. Шофер объехал свежую воронку и облегченно нырнул за деревья.

Густой ельник по краям дороги был тихий и мирный, с шапками снега на лапах. В сторону уходили просеки со следами автомобильных шин и повозочных колес в рыхлом, размешанном снегу. На елках виднелись указки с названиями «хозяйств». Фамилии «хозяев» подполковник знал: здесь стояли саперы, там — минометчики, а тут — артдивизион. Среди фанерных, наскоро сделанных указок с фамилиями, написанными химическим карандашом, встречались и солидные, сделанные из струганых досок, а то и из дюраля. Надписи на них были выведены краской, фамилии «хозяев» подчеркнуты.

Петр Михайлович усмехнулся: «Ишь, бюрократию развели». Солидность указок его не обманывала. Он знал, что самая большая и нарядная указка у помпохоза его полка майора Андреясяна…

Дорога стала неприметно подниматься в гору. Ельник поредел, начался сосновый бор. Взметнув к небу пушистые вершины, сосны стояли, как литые колонны.

Барташов взглянул на часы и приказал шоферу:

— Налево… Заедем в медсанбат.

Майор Долинина сидела на корточках перед железной печуркой, где потрескивали толстые поленья. Евгения Михайловна жмурилась и терла друг о друга ладони, горячие от тепла печурки. Хорошо, когда в землянке топится печка и полощется в ее огненном зеве рыжее пламя. Хорошо, когда тепло.

В дверь землянки постучали.

— Разрешите, Евгения Михайловна? — услышала она знакомый голос.

— Входите, подполковник, — Долинина одернула на коленях юбку и повернулась к двери. — Присаживайтесь к огоньку.

Петр Михайлович снял ушанку, расстегнул полушубок и присел рядом на кучу поленьев.

— Мои разведчики приспособились из гречневого концентрата блины печь, — сказал он.

— А они вкусные, — отозвалась Евгения Михайловна и поправила обгорелым штыком головни. — Не пробовали? В следующий раз угощу.

— Пол-России еще не отвоевали, а уже блины печем, — ворчливо сказал Барташов. — Как подумаешь, сколько людей каждый день на войне гибнет, нехорошо на душе становится… Всю зиму на берегу толчемся и ни шагу вперед… Блины печь приспособились…