Потом была победа

Участок траншеи, где хозяйничали разведчики, немцы начали обстреливать из минометов. Огненные разрывы перекатывались на бруствере. Осколки летели в траншеи, впивались в стенки горячими рваными кусками металла.

Харитошкин и Юрка притаились под козырьком из толстых бревен. Рядом полыхнул взрыв. Бревна вздрогнули, на головы посыпалась пыль, но накат выдержал прямое попадание.

— Хорошо, паразиты, сработали, — сказал сержант. Деловито пощупал бруствер и ковырнул обшивку траншеи. — Для себя старались, а нам пригодилось. Умеют они, сучьи дети, работать… Сейчас, наверное, в атаку кинутся…

Петухов и Смидович надежно держали правый фланг. Разведчики залегли среди бетонных глыб, оставшихся от блиндажа, развороченного прямым попаданием тяжелого снаряда, и прицельными очередями били по немцам. Когда те наскакивали особенно нахально, Смидович матерился и кидал гранаты.

Когда Нищета и Орехов подбежали к развороченному блиндажу, Смидович, отбив очередной наскок, сидел за плитой и ощупывал челюсть.

— Ранен? — спросил Нищета.

Игнат сплюнул кровью и ответил, что нет.

— Фриц прикладом по морде угодил, — угрюмо добавил он и ощерился. — Вишь, что наделал, сука. Все нутро мне вынул.

Вместо передних зубов у Смидовича чернел щербатый провал. Губы распухли и едва шевелились. Говорить было трудно, Смидович свистел и ругался.

Петухов, целый и невредимый, лежал в щели, выставив автомат. Он сказал Нищете, что немец хоть и ворошится, но они со Смидовичем уже обвыкли на этом месте и сдюжат.

Немецкие батареи обрушили на штурмующий батальон Сиверцева беглый огонь. Пулеметные очереди с фланговых дотов, куда не добралась штурмовая группа, секли плывущих, прошивали борта лодок, встречали свинцовым градом тех, кто бежал к воде.

С тугим звоном распускались на реке мины. Разрывы вскидывали столбы воды, кромсали железо, дерево, живое тело, винтовки, ящики с патронами и гранатами. Осколки надрывались смертным визгом. Вода плескалась огнем. Торчком вставали измочаленные бревна, разваливались понтоны, бесследно исчезали лодки и плоты.

Кричали раненные насмерть, уходили на дно убитые. В кровяной воде барахтались с вытаращенными глазами те, кого зацепило полегче. Норовили ухватиться за что-нибудь, удержаться на поверхности.

«Дредноут» плыл теперь к берегу первым. Железные бочки были изрешечены пулями и осколками. В них плескалась вода, и белобрысый солдат растерянно глядел на проволоку, которой доски были прикручены к бочкам. Дал он промашку, сооружая «дредноут», — надо было привязать доски веревками. Их можно враз обрезать, если пробитые бочки пойдут на дно, а проволоку быстро не открутишь. Из всей «компании» остался только он один. Ефрейтора Ликина убило. Он лежал поперек досок, задерживая движение. Столкнуть его в воду не хватало духа. Третьего, Захарченко, зацепила еще у берега, и ему удалось выползти на сушу. По пути на «дредноут» перебрался с разбитого понтона незнакомый бронебойщик с длинным тяжелым ружьем. Он матерился, подгребал обломком доски и смотрел, как медленно приближается отвесный берег, взлохмаченный черным, уходящим вверх дымом взрывов.

На участке форсирования надо было навести паромную переправу, чтобы вслед за пехотой на плацдарм прошли пушки, танки, чтобы можно было перебросить боеприпасы, подкрепления, продовольствие, технику.

Без переправы плацдарм обречен, без переправы наступление выдохнется.

Вместе с батальоном Сиверцева через реку пошли в первой волне штурмовые лодки саперов. Легкие деревянные, складные лодчонки с откидывающимися на резиновых накладках бортами. Нагруженные до отказа, они едва не черпали воду. Саперы должны были очистить захваченный участок берега от мин и построить пристань для парома.

В первые же минуты половина саперных лодок была расстреляна. Командир саперного батальона пустил вторую группу, третью…

Здесь, на восточном берегу, саперы под огнем вытаскивали на воду понтонные парки — неуклюжие, далеко заметные ДМП, собирали из них паромы, торопливо сбивали пристань. С топорами, с «бабами», с пилами, они густо бегали у реки. Прилаживали рамы, крепили их скобами, клали лежни, тяжело стучали по брусьям.

И все это на виду, под жестоким огнем.

Немцы понимали, что значит переправа. То ли они пристрелялись, то ли где-то сидел у них поблизости артиллерийский корректировщик. Огонь по саперам был плотный и прицельный.

Командир саперов, продравшись сквозь ивняки к укромному заливчику, распоряжался выводом понтонного парома.

— Как лупят, босяцкие дети! — ругался майор. — Трос отцепите!.. Скорее, чего копаетесь… По-быстрому шевелись! Пристрелялись, гады…

Пять понтонов было разбито вдребезги. Майор ругался и торопил мокрых, бредущих в воде саперов. Передний, усатый сержант с пилой в руке вдруг завалился. Пила ударилась о борт понтона, протяжно зазвенела и скрылась вслед за хозяином.