Потом наступит тишина

Кольский садился обычно на холмик под старой пограничной вышкой, закуривал и, задумавшись, восстанавливал в памяти отдельные картинки детства: катание на велосипеде, пропуски уроков, чтение запрещенной литературы. Он заново переживал свои обиды, свое неудачное возвращение, наконец, свою тоску, которую ничем нельзя было заглушить. Достаточно было спуститься с холма, чтобы через пятнадцать минут оказаться на Рыночной площади, однако дальше опушки леса он не ходил.

В тот день, когда два взвода роты отправились в Гняздов, в имение Леманьского, он вышел раньше обычного на прогулку в сторону Боровицы.

В хате, стоявшей на отшибе, располагались советские связисты, охранявшие телефонную линию. Солдаты, соскучившиеся по родине, пели грустные песни.

Ты теперь далеко-далеко,
Между нами снега и снега, —

выводил высокий юношеский голос, —

До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти — четыре шага, —

заканчивали другие в разных тональностях.

Кольского всю дорогу преследовали эти слова, он бессознательно повторял их, сидя на своем «наблюдательном пункте». Но они сразу же вылетели у него из головы, когда он увидел Еву.

На Еве был темно-синий плащ, на голове яркая косынка. Она поднималась вверх, глядя прямо перед собой, не замечая его; ему не верилось, что это она, но, когда он наконец убедился в этом, его охватила тревога: а вдруг не дойдет, повернет назад?

В ясный, погожий полдень Кольский мог хорошо разглядеть ее лицо, небольшие морщинки вокруг рта, приоткрытые от учащенного дыхания губы.

Как он мог забыть ее! Наступило прозрение, и он с болезненной ясностью понял, что она нужна ему и что он не представляет без нее своей жизни. Но Кольский не поднялся навстречу Еве, пока она не увидела его. И только после этого он начал медленно, нарочито медленно, изо всех сил стараясь не побежать, спускаться вниз.

Ева, видимо, поняла состояние Кольского и поэтому заговорила с ним тихо, серьезно, словно доверяя ему важную тайну. Эдвард покорно выслушал множество упреков, высказанных ему Евой, и был готов, к своему удивлению, тотчас же попросить у нее прощения… А разве не он сам говорил Котве, почему ноги его не будет больше в Боровице! Дыхание Евы, ее руки, ноги в высоких ботинках со шнуровкой — разве могло в эту минуту существовать для него что-то более важное?!

— Я так ждала тебя! — сказала Ева. — Очень ждала! А ты…

…Он послушно шагал за ней в направлении Боровицы; сгущались сумерки, городка уже не было видно. Кольский взял Еву под руку, но тотчас же испугался своей решительности. Столько было мучений, раздумий, а надо лишь было взять да постучать к ней в дверь и пригласить на прогулку.

«Провожу до окраины, — подумал он, — и попрощаюсь. Пусть все останется по-старому».

— Мне очень тяжело, — сказала она вдруг. — А ты не хочешь ничего понять.

— Почему ты так считаешь?

Темнело, издалека долетал шум моторов; Ева прибавила шаг.

— Ты как будто не от мира сего. Не перебивай, я не хочу говорить на эту тему. Не надо. Это ты считаешь, что надо. Это ты ушел, а не я. Это ты забыл, о чем разговаривают влюбленные, когда остаются наконец вдвоем после долгой разлуки.

— Забыл? Нет, не забыл. Это твои друзья считают, что я не от мира сего…

— Перестань. Очень тебя прошу. Ты действительно не знаешь, о чем говорят влюбленные.

— Ну хорошо, не знаю.

— А влюбленные рассказывают, например, о себе…

— Мы тоже это делаем.

— Но не так. Говорят о планах на будущее, о квартире, о том, как обставят ее. Вот и давай говорить об этом.

— Но я не умею, Ева.

— А может, ты просто не любишь меня? Может, ты завтра опять исчезнешь?

— Не болтай чепуху.

— Тогда скажи: любишь, ждал, тосковал?

— Ну конечно, только не могу сказать об этом как следует.

— Не можешь? А речи, наверное, произносишь. А ты на мне женишься?

— Ева, я же скоро ухожу на фронт!

— А скажи, чего ты будешь требовать от своей жены, какие у нее будут обязанности, как обставишь квартиру? А может, будем студенческой парой? Ведь ты же хотел изучать медицину, я — тоже. Снимем маленькую комнату…

— Ева, мы уже пришли в Боровицу.

— В Боровице жить не будем, вообще не вернемся сюда. Я не люблю этот город.

— Я дальше не пойду…

— Неужели ты оставишь меня одну? О нет, мой милый, меня бросать нельзя.

— Ева, я возвращаюсь. Я решил в Боровицу больше не приходить и не встречаться с теми людьми.

— Теперь я уже никогда не буду одна. Будем вместе ходить на лекции или на работу, вместе возвращаться домой, готовить обед, бывать в кино. Скажи, как ты любишь меня.

— Люблю…

— Нет, не так. Не повторяй за мной, как попугай, а скажи своими словами.

— Вот и твой дом, Ева, давай прощаться.

— Ты что, спятил? Теперь, когда ты наконец нашелся…

Пани Крачиньская, увидев их, нисколько не удивилась.

— Мама, — сказала Ева, — это мой жених. Надеюсь, представлять тебе его не надо? Мы ужасно голодны… Сними мундир, Эдвард, и отнеси в мою комнату.