Потом наступит тишина

Затем быстро накрыла на стол, принесла с кухни тарелки с салатами и какие-то консервные банки, налила в графин водку. Кольскому надо было возвращаться в Черемники, ведь он замещал в тот день Свентовца, но у него не нашлось решимости подняться и уйти, он сидел и слушал Еву, чувствуя себя все лучше и лучше в этой уютной и теплой столовой, отгороженной от всего мира плотными шторами.

— Ева, у тебя кто-нибудь был кроме меня?

— Нет, такого, кто относился бы ко мне серьезно, не было, и больше я не хочу говорить об этом, ты мой жених, и давай ужинать.

Сидели за столом, Ева болтала не умолкая.

— А вы, Эдвард, — вмешалась Крачиньская, — решили, чем будете заниматься после войны?

— Мы будем изучать медицину, мама.

— Медицину?!

— Да. Будем видеться в лучшем случае только по праздникам. Но на рождество приедем обязательно, посидим, поговорим, как теперь…

В дверь постучали, мать поднялась со стула.

— Не открывай!

— Почему?

Стук повторился еще несколько раз, потом они услышали шаги на лестнице.

— Сегодня нас нет дома, — сказала Ева. — Бывают же семейные праздники, когда никого не принимают. Мама, ты, наверное, уже хочешь спать…

Ева погасила свет и увлекла Эдварда в свою комнату. На окне не было занавесок, их заменило снятое с кровати покрывало.

Он ушел на рассвете, стрелки на светящемся циферблате его ручных часов показывали 4.30.

Ева, свернувшись калачиком, плакала, уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку. Он оделся и склонился над ней:

— Почему ты плачешь? — Но в ответ услышал еще более громкий плач. — Не плачь, — повторял он беспомощно. — Война продлится недолго, и мы опять будем вместе, ты же сама говорила…

— Перестань. — И спустя минуту: — Возьми меня с собой.

— Ты же знаешь…

— Да, знаю. Тогда иди…

Он повернулся и направился к двери.

— Эдвард!

— Что?

— Сними с окна штору.

Кольский снял покрывало — за окном была еще ночь. Когда проходил на цыпочках через кухню, увидел в дверях пани Крачиньскую в цветастом халате.

— Может, выпьете чаю? — зашептала она. — Через пять минут будет готов.

— Спасибо, не надо.

Кольский шел быстрым шагом. Он совсем не чувствовал усталости. Расстояние от Боровицы до Черемник преодолел чуть ли не за рекордное время.

Он еще издали увидел, что в их избе горит свет: не ужели Котва уже встал, а может быть, только что вернулся? Выругался. Ему не хотелось разговаривать с Олеком, отвечать на его расспросы. А Ева… Она была совершенно другой в эту ночь, не такой, какой он знал ее раньше. Заплакала на прощание…

Радостное возбуждение вдруг покинуло его, и он почувствовал усталость. «А что я мог сказать Еве? Ведь она даже не захотела меня выслушать, ее абсолютно не интересует, что у меня на душе. Глупости! Ведь она же любит меня…»

Вошел в сени, толкнул дверь. На его кровати сидел майор Свентовец в расстегнутом мундире. Кольский вытянулся, майор с трудом поднялся, сгорбившийся, нескладный.

— Твой друг, подпоручник Котва, — сказал он, — убит в Гняздове.

Одна пуля попала ему в сердце, другая — в лоб, и лицо поэтому было прикрыто белым платком; Кольский на минуту приподнял его, когда Олека клали в гроб. Этот труп без лица ничем не напоминал прежнего Котву. Бойцы выстраивались на улице, до него долетали слова команды; никто не разговаривал. Затем четверо офицеров вынесли гроб, и траурная процессия двинулась под барабанную дробь — полковой оркестр не разучил еще похоронный марш — к кладбищу.

Рядом с Кольским шел Олевич. Эдвард не глядел на него, но постоянно чувствовал его присутствие, и оно выводило его из себя. Он не подал руки Олевичу, встретившись с ним утром, только посмотрел на него и сразу же отвел взгляд. Он успел заметить, что подпоручник спокоен, только ладони были сжаты в кулаки, как будто он приготовился к нападению.

День выдался пасмурным, тучи нависли над самой землей.

Когда траурная процессия подошла к лесу, где находилось убогое сельское кладбище, окруженное деревянной изгородью, начал накрапывать дождь. Места всем не хватило, поэтому роты построились вдоль дороги, и только почетный караул да офицеры стояли у свежей могилы по соседству с высокими деревянными крестами.

Кольского раздражала на похоронах любая мелочь: приглушенные разговоры, равнодушные лица.

К гробу подошел майор Свентовец и начал говорить тихим голосом, словно обращался к самому себе и стоящим с ним рядом.

— На фронте, — закончил он свою краткую речь, — смерть смотрит нам в лицо. На фронте солдаты гибнут в бою с ненавистным врагом. Подпоручник Котва погиб в Польше от руки поляка, охваченного ярой ненавистью. Он первым из бойцов нашего полка погиб за новую Польшу. Отомстим за него.

Прозвучал прощальный салют, потом раздалась барабанная дробь. Кольский схватил лопату и с ожесточением стал бросать землю на опущенный в могилу гроб.

Олевича арестовали вечером, спустя несколько часов после похорон Котвы.