Потомки

Я смотрю на фото: оно напоминает те снимки, где ради шутки снят спящий человек. Не понимаю, что в них смешного. Когда спишь, с тобой можно делать что угодно. Да, похоже, в этом весь смысл. Смотри, как ты уязвим, когда не осознаешь, что творится вокруг. Но женщина на этой фотографии не просто спит, это сразу видно. Джоани лежит под капельницей, и у нее изо рта торчит такая штука, которая называется эндотрахеальная трубка, — она ведет к дыхательному аппарату. Кормят Джоани тоже через трубку, а лекарств в нее вливают столько, что хватило бы всем жителям деревни на каком-нибудь острове в океане. Скотти тщательно записывает все, что у нас происходит, чтобы потом использовать это на уроке социологии. Взгляните: перед вами женщина по имени Джоани, пациентка Королевского госпиталя, она четвертую неделю в глубокой коме — 10 по шкале Глазго и 3 по шкале «Ранчо Лос-Амигос». Джоани участвовала в гонке на открытой воде и вылетела за борт на скорости восемьдесят миль в час, но я думаю, с ней все будет в порядке.

— На внешние раздражители она реагирует. Правда, неосознанно, но иногда осмысленно, хотя и непоследовательно, — быстро-быстро говорит невролог, молодая женщина с легким тиком на левом глазу. Я не успеваю вставить ни одного вопроса. — Рефлексы слабые, практически идентичные, независимо от раздражителей.

Все это мне очень не нравится, но невролог уверяет, что Джоани держится молодцом. Мне начинает казаться, что в один прекрасный день она пойдет на поправку. Обычно мои предчувствия сбываются.

— Зачем она участвовала в гонке? — спрашивает невролог.

Вопрос ставит меня в тупик.

— Наверное, чтобы выиграть. Первой прийти к финишу.

— Убери ты это, — говорю я Скотти.

Она закрывает альбом, куда вклеивала фотографию, и пультом выключает телевизор.

— Да нет, вот это! — Я показываю на окно, за которым солнце, и деревья, и птицы, шныряющие в траве в поисках крошек, которые им бросают туристы и чокнутые дамочки. — Невыносимо.

В тропиках трудно хандрить. Наверняка в каком-нибудь мегаполисе можно сколько угодно бродить по улицам с хмурым видом, и никому в голову не придет остановиться и спросить, что у тебя случилось, или попытаться тебя развеселить, но нас ведь все считают счастливчиками, потому что мы живем на Гавайях, — все думают, что у нас не жизнь, а сущий рай. Будь он неладен.

— Гадость, — говорит Скотти и опускает жалюзи, закрывая окно и все, что за ним.

Надеюсь, она не догадывается, что я за ней наблюдаю, и меня чрезвычайно беспокоит то, что я вижу. Она слишком возбудимая и вообще странная. Ей десять лет. Интересно, чем весь день занимается человек десяти лет от роду? Скотти ведет рукой вдоль подоконника и бормочет: «Можно подхватить птичий грипп», затем приставляет ко рту ладонь и делает вид, что трубит в рог. Она малость чокнутая. Кто знает, что творится в ее голове? Кстати, о голове: Скотти не мешало бы подстричься или хотя бы причесаться. На голове у нее черт знает что. Куда ее водят стричься? Была ли она хоть раз в парикмахерской? Скотти чешет макушку, потом внимательно разглядывает ногти. На ней футболка с надписью: «Я НЕ ТАКАЯ, НО У МЕНЯ ВСЁ ВПЕРЕДИ!» Хорошо, что она не слишком хорошенькая, хотя, боюсь, все еще может измениться.

Я смотрю на часы, которые мне подарила Джоани. «Стрелки светящиеся, а циферблат из перламутра», — сказала она.

«И сколько они стоят?» — спросил я.

«Так и думала, что ты это спросишь!»

Я видел, что она обиделась, ведь она так старалась, так долго выбирала подарок. Джоани обожает делать подарки — выбирать их, потом дарить, чтобы оказать знак внимания, показать, что она тебя понимает, она к тебе прислушивается. Во всяком случае, так это выглядит. Зря я спросил, сколько они стоят. Джоани просто хотела показать, что она меня понимает.

— Сколько времени? — спрашивает Скотти.

— Половина одиннадцатого.

— Еще рано.

— Да, — говорю я.

Ума не приложу, чем бы нам заняться. Мы сидим в больнице не только потому, что приехали навестить Джоани — в надежде, что за ночь ей стало лучше и она начала реагировать на свет, звуки и боль, — но и потому, что нам больше некуда идти. Обычно Скотти весь день в школе, откуда ее забирает и привозит домой Эстер, но на этой неделе я вдруг решил, что ей лучше побыть здесь, со мной, и забрал ее из школы.

— Что будешь делать? — спрашиваю я.

Она открывает альбом для вырезок и фотографий, возня с которым, по-видимому, и занимает ее весь день.

— Не знаю. Есть.

— А что ты обычно делаешь в это время?

— Торчу в школе.

— А если бы сегодня была суббота? Что бы ты делала?

— Поехала бы на пляж.