Потомок седьмой тысячи

— С охотой, дядя Родя. Из тюрьмы да с каторги наш ученый инженер Грязнов берет охотно. Считает: наилучшая агитация, живой пример. Вот, мол, сколько вытерпел, как потрепало человека. А все почему? Попал под влияние агитаторов. Смотрите мастеровые и учитывайте — с вами такое же может приключиться…

— А я ехал сюда посмотреть, поклониться да прямиком в свою деревню, крестьянствовать, — раздумчиво сказал Родион.

— Смотри, дядя Родя, — сухо отозвался на его слова Егор. — Каждый для себя что-то ищет. Иван вон да Петруха Соловьевы недавно в Питер подались — в трактирные половые наниматься. Выгоднее.

— Они этого не говорили, чтобы половыми стать, — вступился за братьев Семка.

— Так вот, говорю, ехал, — продолжал Родион, не обращая внимания на последнее замечание Егора, — и не ожидал такого поворота. Обратно принимают… Смутил ты меня, Егор… И многие уже вернулись?

— Возвращаются. По зиме вернулся Маркел Калинин. Подосенова уже не дождемся — чахотка свалила, сообщили о нем… Об Афанасии Кропине пока ничего не слышно… Сам-то где отбывал?

— Долго сказывать… Ты о Петре Батушине не слыхал ли чего? Не пришел ли?

— Возвращался. — Егор помрачнел, дернул плечом, как от озноба. — Мы поздно узнали, что он домой объявился… Попугать даже не пришлось. Уберегли его сыщики, сплавили будто в Полтаву.

Родион без гнева, сокрушенно, покачал головой.

— Сначала думали: по молодости, с перепугу разговорился. Что был и чего не было сказывал. А уж после узналось: ему и речь-то на суде жандармский ротмистр подготавливал. Так и вышло: Бабкин указывал, кого хватать, — за добряка мы его считали, не гнали из слободки, как других, не особенно и таились, — а этот все изложил, что от него и не требовали. Ему ли не знать было всех тонкостей нашего дела, сам в боевой дружине состоял городовых дубасил. Защитник, присяжный поверенный Протасьев, говорят, за голову схватился, когда увидел Батушина в тюремной конторе за чашкой щей. Предупреждал осторожно еще до суда, а мы не верили, нельзя было поверить, что до такой подлости человек мог дойти… Спохватились, а его от нас уже отделили. Тогда еще тюремщики стали его оберегать.

— Будет и ему бабкинская участь, должна быть, — пообещал Егор. — Родные у него здесь остались, через них узнается, где обитает. За все лишние годы, что вам на суде дали, с него взыщем.

— Бабкина оба поминаете. Какая ему выпала участь?

— Какой и добивался. Здесь, чувствовал, оставаться было нельзя, в тюрьму надзирателем укрылся. Но и там достали…

— И ладно, коли так, жалости не испытываю. Об Афанасии Кропине ты сказал… Не скоро вернется, и то, если голову не сложит. С его характером это сколько хочешь. На этапе виделись с ним, перемолвились. За побег добавлено ему еще каторги. Кстати, обиду высказывал: не то что посылки какой, даже на письмо его не ответили. Задело человека крепко, так как считает — не по одной своей воле мается там…

Говоря это, Родион сумрачно смотрел на Егора, видно было: не столько за Афанасия вступился — передавал свое, затаенное. Приходилось быть с людьми, которых товарищи, оставшиеся на свободе, не забывали, всегда находили возможность передать с воли весточку. Он же все эти годы жил словно в темной ночи.

— О каком письме говоришь, дядя Родион? — взволнованно спросил Егор. — Не слышал, чтобы такое письмо было. Посылки — понятно! Бабам, которые здесь с ребятишками, без мужей, не умели помочь, — какие уж посылки! А письмо и без ответа — быть такого не может. Спросить надо Маркела Калинина, может, ему что известно. Через него и Варвару Флегонтовну вся переписка идет. Не верю, чтобы не ответили.

— Могло не дойти, к слову я, — сказал Родион, которого смутила горячность Егора. — Через десятые руки передаешь, какая уж уверенность… А все равно ждешь. Варвара Флегонтовна как? Артемка?

— Жива-здорова Варвара Флегонтовна. Артемка тем более. Что ему сделается? Тут было устроился в торговую школу. И ладно бы, конторщиком мог стать, а он в бунт ввязался против своих учителей. Первого его и выгнали. С треском выгнали. И теперь, то ли ученый, то ли мастеровой — сам не поймет.

Родион уловил в словах Егора смешинки, такие любимые у фабричных, когда они говорят о своих товарищах, и впервые за весь день на его изможденном лице мелькнула слабая улыбка.

2

На берегу Которосли, ниже плотины, как раз напротив острова с хлопковыми складами, Артем Крутов чинил лодку: нынче уговаривались с Егором Дериным плыть на ней до города, до воскресной школы, благо школа находилась сразу за Спасским монастырем, рядом с рекой. Удобно, но путь не близкий, а старая лодка начала подтекать. Раздевшись до пояса и закатав штаны, Артем сначала вытащил ее на берег и теперь прибивал полоски железа на подгнившие места. Лучше бы совсем вырезать и поставить новые доски, но то долго, разве что зимой; сейчас приходилось довольствоваться малым: с железными заплатами лодка еще постоит.