Потомок седьмой тысячи

Она пытливо присматривалась к Артему, отыскивая ответ на свои сомнения. По опечаленному лицу было видно— ей больше всего хочется, чтобы ее успокоили, разуверили в обратном. И Артем это понял.

— Ничуть Егор не переменился, — хмуро сказал он. — Что ты придумываешь? Любит он тебя, и больше никого у него нет.

— Я знаю, что никого, — улыбнулась Лелька, но уже без той бесшабашной веселости, с какой дразнила Артема.

Помолчав, спросила с ласковым любопытством:

— А она красивая, твоя девушка?

— О ком ты? — недоуменно спросил Артем.

— О ком… Знаешь сам. Егор хвастал, что красивая.

— Спасибо ему, обрадовал. Ты не спросила, зачем это надо было хвастать?.. Красивая, конечно. Разве любимые бывают некрасивыми?

— Ну, а все же какая? — допытывалась Лелька. — Какая она из себя?

Артем попытался ответить, но, к его удивлению, оказалось, что ему трудно сказать, какое у девушки лицо, глаза, взгляд; не то что не помнил — вся она перед ним, прищурится и видит, слышит ее голос, а вот выделить что-то одно, особенное, не может.

— Понимаешь… — приготовился он было передать свое впечатление и не договорил: увидел, что Лельке не до него, не слушает она. По берегу от плотины шел к ним Егор Дерин. Пиджак небрежно переброшен через плечо, смоляной чуб выбивается из-под козырька фуражки, закрученные усы лихо красуются на смуглом лице — вид гуляки парня. Лелька еле сдерживалась, чтобы не побежать навстречу.

— Ну вот, а она тут все глаза проглядела, — сказал Артем, встречая приятеля, и тотчас заметил, не следовало этого говорить. Поравнявшись с Лелькой, Егор коротко и пусто взглянул на нее и стал спускаться к лодке.

— Как, готова? — деловито спросил он, оглядывая железные заплаты. Потом столкнул лодку на воду, стал прилаживать весла. Лелька с испугом смотрела с берега, вся словно застыла. Егор, должно быть, заметил ее растерянность, что-то дрогнуло в его лице. — Нынче пораньше вернусь, зайду! — крикнул он ей.

Перешагнул борт лодки и сел за весла.

— А меня разве не возьмете? — с жалкой улыбкой спросила Лелька. В голосе ее слышались слезы.

Артем сердито уставился на Егора: девушка так долго ждала, с такой радостной доверчивостью потянулась навстречу, когда увидела его, — мог быть и поласковей.

— Вечером покатаемся! — опять крикнул Егор. — Вернусь пораньше и покатаемся.

3

Сразу же за поворотом у Зеленцовского ручья берег стал обрывистым. Течение тут было сильное, с водоворотами, лодку крутило. Егор с усердием, до пота, работал веслами и искоса взглядывал на Артема, расположившегося на корме. Видел — Артем горел возмущением, губы обиженно надуты, и это забавляло.

— Родион Журавлев объявился, — сказал он, нарушая молчание.

Артем заинтересованно поднял голову, смотрел, ожидая чего-то еще.

— Поступать будет на фабрику, — добавил Егор. — Куда ему теперь… Сначала-то было в деревню собрался.

— Ну и что он? С настроением каким?

— Не знаю еще. Разговора пока близкого не было. Показалось, опустошенный какой-то, а может, до смерти устал. Обижался, что забыт был, — ни одной посылки. О Кропине упомянул. Будто видел его, и вернется не скоро.

— Все-таки думает о чем?

— Откуда я знаю! — вспылил Егор. — Услышал когда, что Семка писарем при полиции, — озлился. А так, поди пойми. На ходу разговор шел.

— За посылки обижался правильно, только было бы из чего отсылать. Говорил ты ему это?

— Встретишься, сам скажешь. Ты это умеешь — объяснять убедительно.

— Объяснять нечего, — миролюбиво сказал Артем, словно не заметив колкости, — оглядится — сам поймет. Едва ли только примут на фабрику. Все-таки в боевой дружине главным был…

— Ты посмотрел бы на него: кожа да кости, Грязнову видеть его перед собой — одно удовольствие: «Любуйтесь, господа рабочие, до какой жизни дошел. А все через чего? В политику вмешивался. Пусть их интеллигенты политикой занимаются…» Разве ученый Грязнов упустит такую возможность! Но я не об этом сейчас. Вот сказал: «Родион пришел», — а ты даже не порадовался. О Кропине упомянул — словно не слышал. Я ведь тоже увидел его заросшим, измученным, и хоть бы что дрогнуло в сердце! Разговаривал, а на уме одно: от души он это или как? Он о Батушине… И мне сразу захотелось сказать: «Пока ты не при деле, давай, дядя Родя, махнем в Полтаву. Я-то Батушина мало знаю, покажешь, все остальное на себя возьму». Но это только в первую минуту, а на самом деле все думал: не брякнуть бы в разговоре с ним лишнего. И это о Журавлеве дяде Роде, первом дружке отца. Подлые годы нас сделали такими, что ли? Никому не доверяем, себе не доверяем.

— Ты что, обидел его чем-то? Жалуешься?

— Чем я его мог обидеть! Себя ненавижу. Осторожничанье наше ненавижу.

Артем добрыми глазами смотрел на Егора. Тот с силой нажимал на весла, бедная лодка скрипела.

— Что же ты предлагаешь? — с улыбкой спросил Артем.

— Не знаю. Собираться втихомолку на разговоры из года в год… Потом в Васькином сарае, в вонючей яме, оттискивать листочки, рассовывать их по фабрике… И ничего не меняется. Надоело!

— Подайся в лесные разбойники. Там веселей.

Егор сверкнул злым взглядом, но ничего не сказал.