Потомок седьмой тысячи

— Чего это мы добились, парень, не скажешь ли? — повернулся к нему Алексей Синявин. Возбужденное состояние Артема было ему непонятно. Семка, глянув на рассерженного Синявина, потом на Артема, подмигнул последнему поощрительно: не переживай, мол, раскудахтались старики. Артем, внимательней разглядев деревянную фигурку в его руках, узнал в ней Грязнова, именно таким самоуверенным, с жестким, пренебрежительным взглядом видел он его сегодня.

— Согласия добились. Или не видели, сколько народу стояло на площади? Все вышли! А это значит, сплоченный у нас народ, друг за друга стоят. Понадобится — как один выйдут. Разве этого мало? А понадобится. Сверхумный Грязнов и то ждет, что что-то должно произойти. А у него есть чутье.

— Настегал он, видно, тебя, Грязнов-то, коль так взбудоражен. С радости настегал, потому как понял: провалили мы забастовку.

— Не беда, — заявил Артем. — Товарищей наших он будет стараться освободить, ему это необходимо — фабрика должна работать. И это уже будет уступкой с его стороны. Что и надо. А главное — всем скопом можем стоять. Сила! Дорожить надо этой силой. Артем, видя, что мужики сосредоточенно курят и молчат, направился за занавеску, опять пристроился рядом с Лелькой на сундук.

— Ну, Лелька, вот повоюет Егор, вернется, красивая будет жизнь, — начал Артем, обнимая Лельку за плечи. — Только и останется — радоваться.

— Егорушка с деньгами приедет: куда ему там тратить, что платить будут за службу? Свое дело заведем, вроде фабрики, — деловито сообщила Лелька.

— Зачем это ему, Лель? — спросил Артем. — Эвон махина какая за окном, мы в ней будем хозяевами. Тут уж не до своего дела…

— Хорошо бы так, — мечтательно сказала Лелька. — Тогда уж, хочешь работай, хочешь дома сиди.

— Дура ты, Лелька, — поскучнев, сказал Артем. — Все время на людях, а ума так и не набралась. Чего тебя только Егор взял?

— Ты больно умный, вахлак, — обозлилась Лелька. — Поди отсюда.

— В самом деле, Артем. Поди-ка сюда, — позвал из-за занавески Родион. — Все-таки обсудить надо…

Но до обсуждения так и не дошло. В каморку вошел без стука мужик в стеганой, на вате, порыжевшей тужурке, в серых, изъеденных молью валенках, в шапке с вытершимся мехом. Посмотрел на Лельку, на Артема и спросил простуженным басом.

— Ты, что ли, Крутов-то будешь?

— Ну? — Артем с удивлением разглядывал его. — Какое тебе дело до Крутова?

— Обыкновенное, — сказал мужик, ухмыляясь. На узком лице его с впалыми морщинистыми щеками было неприкрытое любопытство. — Бабу встретил на реке, когда с города шел. С ведрами баба, с коромыслом. Христом богом молила, чтобы нашел тебя, сказала, в какой каморке найти. Вот и нашел, и говорю: домой не ходи — полицейские сидят. Избил, поди, кого? Али что еще?

— Али что еще, — раздумчиво ответил Артем. Значит, недаром Грязнов в минуту злости крикнул: «Убирайтесь с глаз долой! С фабрики и из слободки!» Он уже знал об аресте. — Спасибо, что не поленился, нашел, — сказал Артем мужику. — Баба не назвала себя?

— Торопилась баба. Христом богом молила скорее найти. На прорубь с ведрами шла…

Случилось же вот что. Когда, по расчетам Фавстова, Артем должен был вернуться домой, он отправился к нему вместе с Попузневым и Никоновым. Хозяйка провела их в комнату, которую снимал Артем. Единственное окно в этой комнате выходило в сад, занесенный сейчас снегом. В самой комнате стояла железная кровать, покрытая серым одеялом, рядом стол и над ним полка с книгами и разрозненными журналами «Народный учитель». В книгах для себя Фавстов ничего интересного не нашел — это были пособия по истории русского государства. Правда, в одной, самой увесистой, после «Истории русской земли» Н. А. Рубакина была вплетена брошюра без указания автора — «Современная борьба классов». Эту книгу Фавстов отложил, чтобы взять с собой. Не оказалось ничего предосудительного и в плетеной корзине, что стояла под кроватью.

— И это все вещи постояльца? — спросил Фавстов хозяйку.

— Все, что есть, все тут.

— Невелико богатство. Ночует он регулярно?

— Не было такого, чтобы не приходил. Иногда задерживается.

— То-то и оно, задерживается, — буркнул Фавстов. Он велел Попузневу дожидаться постояльца и арестовывать всех, кто войдет, сам обещал заглянуть попозднее.

Он и Никонов ушли. Хозяйка тоже стала одеваться. Это была женщина лет пятидесяти, живущая одиноко. К своему постояльцу, скромному и уважительному, она привязалась, хотела ему сейчас как-то помочь.

— Сиди. Никуда не пойдешь, — остановил ее Попузнев. Он поставил стул к печке, прислонился спиной. Ему было тепло и хорошо.

— Это что же, ты меня и на двор не выпустишь? — удивленно спросила хозяйка.

Попузнев лениво подтвердил.

— Сама слышала, что наказывал пристав.

— Не ври, помело гороховое, обо мне он ничего не говорил. Пойду и слушаться тебя не буду.