Потомок седьмой тысячи

Улочки фабричной слободки чем-то напоминали ей родной Серпухов, где жила их семья, где на заросшем лопухами кладбище похоронены отец и мать. Одного боялась: как бы не в меру вспыльчивый брат с первых дней не испортил себе карьеру. Сама она была милейшим существом и очень переживала, если видела, что ею оставались недовольны. Нынешний день просто везло. Если не считать болезненной девицы Чистяковой, с неодобрением оглядывавшей ее простенький наряд, все были с ней любезны, на всех она производила приятное впечатление.

Мимо павильона проходили мастеровые, переговаривались, плевались семечками. Праздник шел чинно, пристойно. Солнце еще не успело спрятаться за деревьями. На земле оставались длинные тени. Тень от девицы Чистяковой была ужасающе уродливой. «Боже, как я к ней несправедлива, — подумала Варя. — И в сущности только из-за того, что она позволила себе бесцеремонно разглядывать меня. Нельзя быть такой гадкой».

Чтобы загладить свою вину, Варя улыбнулась Чистяковой и перевела взгляд на площадку, где забавлялись мастеровые. Наиболее оживленно было у бревна, — там мерялись ловкостью и силой фабричные парни.

С одной стороны на бревне стоял солдат-фанагориец. Ему выходили навстречу, сшибались, и после недолгой борьбы он опять оставался победителем. Но вот поднялся белоголовый высокий мастеровой в пиджаке, небрежно наброшенном на плечи. Так же небрежно, почти красиво он бросил пиджак девчушке со светлой косой и пошел навстречу солдату. Им долго не удавалось перебороть друг друга. В конце концов солдат устал, оскользнулся. Его окружили, хлопали по плечу и смеялись. А мастеровой стоял на бревне, ждал, кто будет следующим. У него был такой спокойный и уверенный вид, словно он собрался не уступать бревна до конца праздника.

Сидевший рядом Воскресенский тоже заинтересовался мастеровым. И когда тот шутя столкнул взбежавшего на бревно парня, доктор не удержался от похвалы:

— Каков молодец. Наблюдаю за ним — нравится. И понять не могу — чем, а нравится.

Теперь уже все, кто был в павильоне, следили за борьбой на бревне.

— Ба, признаю, — вглядевшись, заявил управляющий. — Хороший мастеровой, но, к сожалению, смутьян первостатейный. — Усмехнулся, хитро скосив глаза на фабричного механика. — Наш дорогой мистер Дент года полтора тому назад пострадал через него…

Чистяков, тоже, как и дочь, болезненный, с впалыми щеками, вдруг оживился.

— Мистер Дент, — скрипучим голосом спросил он, — как это вам удалось пострадать через рабочего?

— О, это веселая история, — бодро начал англичанин, присаживаясь поближе. — Я много смеялся, а мне было не до смеха. Да… Я не знал, что такое русский трактир. Я ходил туда в воскресенье, угощал всех, расплачивался за всех, а потом меня водили в полицию. В полиции оказался мастер Крутов, успокаивал, а я не был спокоен. Я думал: угощать всех по русским обычаям — плохо и готовился к худшему. Но пришел пристав, долго беседовал и просил идти домой. Я не пошел домой, а велел объяснить, почему был в полиции. И пристав объяснил: «Мистер Дент, произошла нелепая ошибка. Вас приняли за государственного преступника, который должен был прийти в трактир». Тогда мне стало весело. Я записал в дневник. Это очень редкий случай…

— Тот самый мастер Крутов — вон на бревне, — закончил за него управляющий. — Отобрали у него запрещенную книжку. Естественно — где взял? Ну и сочинил, шельмец, что получил в трактире у некоего Модеста Петровича, обрисовал его, как положено. Наши молодцы туда — и сграбастали Дента. А Модест — выдумка. Всю весну наблюдали за трактиром — кроме фабричных, никто в него не ходит.

Крутов бился на бревне с не менее ловким мастеровым. Оба осторожно прощупывали друг друга, не спешили делать решающий удар. Грязнов с жадным любопытством следил за ними, сам постепенно входил в азарт. Потом поднялся, конфузясь, объяснил:

— Пойду попробую…

— И охота вам, батенька, — ворчливо сказал управляющий. — Для вас ли эта забава? Сидели бы и поглядывали.

— Ах, Семен Андреевич, не останавливайте господина инженера, — тонким голоском попросила Чистякова.

Товарищ городского головы, приехавший сюда ради дочери, любительницы всяких празднеств, не замедлил поддержать ее.

— Идите, идите, молодой человек, — напутствовал он Грязнова. — Много со стариками будете сидеть — сами состаритесь.

Толпа затихла, когда Грязное ровным шагом подошел к бревну. Мастеровой спрыгнул, то же сделал и Федор. Инженер поднял руку.

— Стойте, куда же вы. Давайте поборемся.

Очередь расступилась, и Грязнов, провожаемый любопытными взглядами, легко, пружинисто взбежал на бревно.

Оба они были почти одинакового роста, оба стройные, подвижные. Суровость на лице делала Грязнова старше, чем он был на самом деле. Федор же был весь добродушие, ждал когда противник начнет борьбу.

— Крутов? — спросил инженер.

— А вам откуда известно? — удивился Федор.

— Слышал. В популярности вам не откажешь. И в ловкости тоже.

Федор не ответил, раздумывал: «Столкнуть этого господина, вот злиться будет!»