Потомок седьмой тысячи

— Нельзя мне уходить с дежурства, — сказал он, отходя. — Сам видишь — котлы…

Фомичев понял его состояние.

— Василий тоже говорил, что лучше тебя не трогать. На примете ты, чуть что — сразу выкинут. Ну, а кому больше?.. Все тебя знают… И решили… У Паутова детишки малые — с тобой к управляющему идет. И я бы мог отказаться — тоже сильной охоты нет. Только знаю — кому-то надо идти. Между прочим, договорились: выборных в обиду не давать.

— Нет, не уговаривай, — уже решительнее отказался Федор. — Все равно без толку. Что решит контора, так оно и будет. Никуда не попрешь. Новый инженер хлопотал о прибавке слесарям. Как видно, и его слушать не стали. А это не то, что твои студенты: руками не машет, знает, что рабочему надо.

— Студенты хотя бы одно правильно говорят: бороться надо…

— Бороться? А кто скажет, как бороться? Вот ты знаешь, что надо бороться, а Митька Шабров, из трепального, тот совершенно об этом не думает. Он помочится в чайник, из которого пьют его товарищи, — и доволен, хохочет, ничего-то ему больше не надо… А для студентов мы все на одно лицо: этакие ребятки-несмышленыши. Подскажи, дескать, им, и пойдут крушить. Все не так, Андрей, как кажется… Потому и не зови. Хватит с меня. Досыта!

Фомичев ушел, и Федор мог бы быть спокойным: обойдутся без него. У верстака сел на чурбашек, служивший вместо табуретки. Дрожали руки, когда скручивал цигарку. Больше всего злило, что, не спросив, распорядились им. «Почему й? — в десятый раз задавал он себе вопрос. — Совсем как когда-то в саду Егорка Дерин: „Дяденька, отними рубаху“. Тому хоть не к кому больше было обращаться — отца рядом не оказалось. А тут?.. Мало разве людей?.. Конечно, Андрюха подсказал, Василий не решился бы — знает, сколько перетерпел за эти два года… Фомичев уже, наверно, пересказывает, о чем говорили здесь… Хоть бы кто зашел, кого можно было оставить за себя, — посмотреть, что они собираются делать».

Каждые полчаса смотрители докладывали управляющему, что делается на фабрике. Спокойно было в новом ткацком корпусе, где не вывешивались измененные расценки, и ткачи, не зная ни о чем, работали как обычно. Прядильное отделение вызывало тревогу. Внешне все было спокойно. Прядильщики будто бы смирились с новыми расценками. Слышалось ровное жужжание веретен. Таскальщицы возили ровницу. По большому проходу шел к себе в конторку табельщик Егорычев, по пути вглядывался в лица, угрюмые, сосредоточенные. Иногда только, словно невзначай, столкнутся двое-трое, перебросятся несколькими словами и опять к машинам. Причем заметно было, что все отделение работает с большим старанием.

Управляющему передалась нервозность смотрителей. Если бы те докладывали, что прядильщики рвут ровницу, беспричинно останавливают машины и толпами ходят в курилку, он знал бы, что делать: для острастки уволил крикунов, другим пригрозил штрафом — на этом все и кончилось бы. А что значит глухое враждебное молчание и неестественное старание? Несомненно, мастеровые что-то замышляют. И это «что-то» не давало управляющему покоя.

Подошло время гудка. Ожидая его, он взволнованно ходил по кабинету, потирая лысую голову и то прислушивался, что делается в конторе, то смотрел в окно на улицу. В конторе, не в пример другим дням, было тихо. «Перетрусили, голубчики», — язвительно подумал он, останавливаясь у двери. Даже стул не скрипнет. Он взял со стола серебряный колокольчик, позвонил. Дверь бесшумно открылась.

— Позовите Алексея Флегонтовича, — приказал он Лихачеву. — Пусть придет, не откладывая.

Завыл гудок. Обычный протяжный гудок, но измотанному ожиданием управляющему почудилось в реве его предупреждение и угроза. Он поправил галстук, давивший шею, и, стараясь сохранять на лице спокойствие, сел за стол.

За дверью стали слышаться голоса — не конторщиков, посторонние голоса. Управляющий приложил ладошку к уху, стал прислушиваться. Как-то боком втиснулся побледневший Лихачев.

— Ну что там? — нетерпеливо спросил управляющий. — Где Алексей Флегонтович?

— Господину инженеру доложено. Должен быть.

Шум голосов в конторе не стихал. Лихачев покосился на дверь.

— Кто там?

— Рвутся на прием… Говорят, что выборные от рабочих.

— Пусти их… — Управляющий засунул палец за воротник, потянул. Душно. — Предупредите, чтобы без крика — не выношу. — Глянул на часы, подумал, что Грязнов мог бы поторопиться. Не хотелось признаваться себе, что с ним он чувствовал бы себя увереннее. — И еще, — добавил он повернувшемуся к дверям Лихачеву, — свяжитесь с полицейской частью. Прислали бы служителей к конторе.

Лихачев испуганно метнул взгляд. Управляющий поморщился.

— Возможно, понадобятся полицейские, — стараясь быть безразличным, пояснил он. — Чтоб наготове были.

Когда вошли рабочие — один за другим, неловко толкаясь в дверях, кажется сами перепуганные, — управляющий почувствовал облегчение. Сощурясь, разглядывал их, припоминал.

— Что ж, господа хорошие, — бодрясь, стараясь быть приветливым, начал он, — раз пришли, нелишне познакомиться. Кто из вас первый, самый смелый? Дерин, поди?

— Он самый, перед вами, — с готовностью ответил Василий.