Потому что красивый

Не спеша она выводит меня сквозь распятие, на котором зафиксирован наш Бог, оказавшееся дверью. Оная дверь приводит нас в пустынный коридор, а последний к малозаметному выходу. Мы оказываемся в сквере (круглом), где три старика, забывшие умереть, кинули свои кости под тремя пальмами.

Солнечная тишина царит в этом покойном месте. Слышно курлыканье горлинок на крышах.

— И что теперь? — спрашивает моя компаньонка.

Вынимаю бумагу, которую она только что написала под мою диктовку, и протягиваю ей.

— Прежде всего, сердечко мое, возьмите этот документ, в мои намерения входило только впечатлить вашего хрыча, я предпочел бы дать отрубить мое самое дорогое, чем вас скомпрометировать.

Ой-я! Какой это производит эффект! Вздох, дорогая графиня! Взгляд признательности! Тремоло в слове «мерси».

Она берет бумагу и начинает неловко теребить ее. Я позволяю себе легонько погладить ее по затылку. Она принимает ласку.

— Не могли бы вы проводить меня в какое-нибудь спокойное место, откуда можно позвонить? Должен вам признаться, что, будучи выпотрошенным здесь, я сейчас без гроша.

Контрацепсион размышляет совсем недолго. Легкая улыбка появляется на ее припухлых губах.

— Идемте! — говорит она.

Дом красив, потому что это испанский семнадцатый век.

По белому фасаду идет орнамент из балконов темного дерева с навесами. Окна забраны решетками кованого железа. Двустворчатая дверь отделана ромбиками и обрамлена расписным фаянсом. Прелестно. Молодая девушка оглядывает пустынную улицу. Ни единой живой души, кроме наших. Она выходит из ниши, где мы притаились. Бежит отпереть. Знак мне. Я проскальзываю. Дверь закрывается.

Мы в тенистом патио, где мурлычет фонтанчик. Мне это напоминает наш маленький илистый водоем в садике Сен-Клу.

Место древнее и спокойное. Балюстрада из шаткого дерева (она не шатается, но ее можно шатать) сконтуривает патио. Очень широкие разошедшиеся плиты… Апельсиновое деревце, цветы… Светлое и печальное ощущение. Контрацепсион берет меня за руку и проводит через дворик. Низкая дверь. Две ступеньки вниз. Попадаем в строгий интерьер, который был бы еще более строг, если бы не состоял из меблировки испанского Ренессанса. Закрытые ставни пропускают солнечные лучи, достаточные для освещения комнаты и сохранения полумрака.

Секретарша падает на расшатанный диван, обитый тканью, изношенной до пола в комнате. Она падает, слегка задыхаясь, затем указывает мне на телефонный аппарат времени Карла V.

— Можете позвонить отсюда.

— А где мы?

— У судьи!

Она ожидала моей реакции.

Она ее получает.

— Пардон?

— Его жена в больнице. И он по ночам приводит меня сюда. У меня ключ. Он заставил меня спать в их кровати и надевать ночную рубашку его старухи. Ужас!

— Она старая?

— Конечно, и рубашка тоже.

Все они одинаковы. Для них адюльтер — это расцвечивание семейной рутины. Секретная реформа. Они заводят любовниц так, как меняют старые печки-буржуйки на центральное отопление. В глубине души это не лицемерие, а акт любви. Они конкретизируют с помощью иностранной рабочей силы союз, которого тайно желали. Я излагаю вам это, а вы заткнитесь и помалкивайте. Потому что вы заср…цы, как все туристы. Да, когда мне случается думать о вас (обычно в клозете, если забываю захватить чтиво), вы представляетесь мне в виде типовых туристов. Вы разгуливаете с дурацким видом, стадом, с кодаком на пупках. Меняете валюту. Торгуете, стараясь нахапать побольше и подешевле сувениров.

Господа, что остается в памяти? Чтобы рассказать… Ах, в наше время, мне, как и всем, нужны: автомобильная авария, отпуск на Балеарах, трое детей, похороны маман, Марсель Марсо, «Пежо-204», повышение зарплаты, квартира в XV округе, аттестат сына, 14 июля, Наполеон, операция селезенки, ставка на фаворита три раза подряд, «Пежо-404», вилла в Сан-Тропезе, коллекция трубок, трубки для коллекции, аспирин Сан-Антонио-меньший-заср…ц-чем-другие, падение Третьей Республики, Четвертой, Пятой, Шестой, де Голль, опять де Голль, еще де Голль, моя жена, его жена, очки-не-знаю-что-со-мной-с-какого-то-времени, «Пежо-504», лечение на водах-не-знаю-что-со-мной-опять, миропомазание и автокатафалк, если можно, «шевроле», ибо я всегда мечтал об американской машине. Спасибо всем и навсегда!

Я мечтатель, вы же знаете…

Это мои каникулы…

— Алло, маман?

«Дорогой!» Она не верит своему левому уху!

Она, вообще-то, правша, моя Фелиция, но телефон слушает левым ухом.

— О! Мой большой мальчик! Но…

— Нет новостей о Мари-Мари?

— Нет, мой большой, я очень беспокоюсь. Но что ты…

— Ты сообщила Старику?

— Не будем говорить об этом, сегодня утром я решилась позвонить ему, не имея от вас никаких новостей и не надеясь их получить.

— Что он сказал?

— Не будем говорить об этом, — повторяет маман.

Она взволнована, моя старушка.

— Он сказал мне: «Дорогая мадам, я предупреждал вашего сына, что ему придется иметь дело с лисом. Я думал, Сан-Антонио хитрее лиса. Извините, меня вызывает министр по другому аппарату. Позвольте откланяться».

— Старая сволочь! — зверею я. — Он мне заплатит за это.

Как всегда, за моей Фелицией последнее слово.