Потому что люблю

…Они остановились в трех шагах от меня. Я сжался, будто во мне вдруг закрутилась тугая пружина. Огромная, сильная. И только их губы встретились, что-то сорвалось, срезало шплинт, и пружина распрямилась, как удар молнии. Борис отлетел в угол под вешалку. Валя вскрикнула и испуганно зажала ладонью рот. Я бросился к наружной двери. Очень долго не открывался английский замок…

На крыльце споткнулся о металлический скребок, упал, затрясся. У меня уже не было сил сопротивляться нахлынувшим чувствам. Не знаю, сколько я пролежал. Очнулся от прикосновения тяжелой руки. Это был Юрий Алексеевич, Борькин брат. Он держал стакан и бутылку с минеральной водой. Шумно промчался по опустевшей улице последний трамвай. Я выпил шипучей воды, вслух подбодрил себя:

— Ничего, переживем.

Потом мы сидели на каком-то бревне возле сарайчика. До самого рассвета. Он терпеливо слушал мою исповедь. Я торопился выговориться. Затем слушал Юрия Алексеевича о Байкале, тайге, геологах.

Я знал уже, что больше не останусь здесь ни одного дня, потому что рядом с ней жить не смогу. Скорее в часть, к самолетам! Там работа. Очень много работы.

Мне повезло, что в тот день мама дежурила и не видела моих сборов. Кто-то приходил, но я закрыл дверь на ключ и не отвечал ни на чьи звонки. Я боялся встречи с Борисом и еще больше с Валей. В груди было так больно, словно часть сердца зажали в тиски.

За час до отхода поезда я написал маме записку, вызвал такси и уехал на вокзал. Я радовался, что отъезд мой был не замечен. Но, оказывается, я и в этом ошибся. Каким-то образом Борису это стало известно.

Через несколько минут поезд отойдет от платформы. Я вижу его через запыленные окна вагона. Он в парадной форме. Губы плотно сжаты. Он ждет меня. Я не выйду.

8. БОРИС

Может, это и хорошо, что он не вышел. Что бы я ему сказал? «Прости?.. Не обижайся?.. Я не нарочно?.. Я нарочно?..»

Поплыли мимо черные квадраты окон. Замелькал отраженный перрон. Смешались звуки. Лишь один все отчетливей пробивался к сознанию: «Чак, чах-чах… чак, чах-чах… Нарочно — ненарочно… Нарочно — ненарочно… Много — мало… Много — мало… Чак, чах-чах…» И спокойное, уверенное Димкино: «Это как жить…»

…С пятого класса мы сидели на одной парте. Перед выпускным вечером от школы до дому бежали. Чтобы отнести аттестаты. За калиткой развернули и сверили: у меня одной пятеркой было больше.

Димка весь вечер крутился волчком, организацией всякой был занят. Мне поручили развлекать девочек, и я добросовестно нес свой крест.

…Когда я был на четвертом курсе, Димка закончил училище. Я уже тоже летал. Техника пилотирования, стрельба, маневр, посадка — все это я выполнял как бог. Меня уверяли, что я рожден для неба. Мои портреты висели на всех почетных местах. Были в газете. Девушки из летной столовой вырезали и хранили. В их числе была и Дашка.

Нам тогда стукнуло по двадцати одному. Я спешил быть взрослым. А он чудил. Открыл в банке счет для поступлений от благодарных сограждан на памятник какому-то композитору. Меня заставил прислать деньги. Мой взнос оказался первым и последним… Из-за каких-то обиженных мальчишек учинил скандал в школе… В двадцать один Димка оставался мальчишкой.

…Далекая и седая Камчатка. Первый самостоятельный вылет. Второй, третий… «Бой» с командиром… Тамара. Она хороший человек. Я, кажется, люблю ее. Но мне ни разу не хотелось стоять под дождем возле ее окна.

А когда погиб Сорокин, когда через полмесяца его Динка ушла к другому, я, ослепленный ненавистью к женщинам, мстил Тамаре, наслаждался ее болью, пока не улеглась боль во мне. И я уже не верю в искренность прекрасного пола. Нет среди них святых. И не моя вина, что я сделал это страшное открытие.

…«Это как жить».

Разве я жил плохо? Разве искал путей легких? Так почему же я сорвался в штопор? Димка, желторотый Димка вырос. Обогнал меня. Не вышел из вагона… Не выглянул.

Где же ты меня обогнал, Димка? На каком повороте я незаметно для себя потерял скорость и высоту? Или таких поворотов в моей жизни уже не один и не два?

Как хотелось, чтобы в эту минуту кто-то добрый и мудрый разобрал мою жизнь по частям, разложил по элементам и показал мне узлы, в которые проникла ржавчина. И вместе с тем я четко понимал, что это я должен сделать сам. Только сам, и больше никто.

9. ДИМКА

Смешно и грустно. Дурной сон. Все. Где и когда мы не поняли друг друга? Я люблю Бориса. Я гордился и дорожил его дружбой, с нетерпением ждал письма с далекой Камчатки. Теперь не буду ждать. Мне все безразлично. Лишь чуть-чуть леденит душу надвигающееся одиночество: ни Бориса, ни Вали. Так неожиданно, так сразу. Смешно и грустно.

…Вторые сутки идем морем. Пароход образца тысяча девятьсот …надцатого года. Море — чудо! Красивое и загадочное. Сейчас оно сердится, и наша посудина летает на волнах, как пустая консервная банка. Валюшка бы посмотрела…