Потому что люблю

…Да, я думаю о ней. Я не хочу думать, а вот думаю. А мне не нужно этого делать, потому что при каждом воспоминании холодная боль пронизывает насквозь. Становится жутко и непонятно. Все плывет. Хотя ничего непонятного нет. Борис — летчик, я — техник. За ним и в школе девочки бегали. Да и осуждать ее у меня нет права. Просто надо все забыть. Взять и постепенно все забыть. И я это сделаю. Говорят, что расстояние и время — добрые помощники в таком деле. Как будет со временем — кто его знает, а с расстоянием нормально. Сейчас здесь восемь утра, а там, в нашем городе, — три часа ночи. Валя спит. Или дежурит возле своих подопечных малышей.

…Море шумит сердито и загадочно. Через иллюминатор летят в каюту брызги. Мелко вздрагивают от работы машин тонкие переборки…

…Если я не ошибся в подсчетах, сегодня она дежурит. Сидит, может быть, в эту минуту у детской кроватки, считает учащенный пульс и думает обо мне. Да нет же, при чем здесь я?..

10. БОРИС

Ее сменят в пять утра. Я на четыре поставил будильник. Зачем все это делаю — не знаю. Меня несет-несет, будто отказал двигатель, и я не могу нащупать кнопку запуска. Но не идти же ей через весь город одной в такую рань! Встретится какой-нибудь дурак, обидит. А мне все равно нечего делать, отпускник. Днем отосплюсь.

…После того вечера она стала тихой и задумчивой. На мое «здравствуйте» отвечает торопливо, не поворачивая головы. Она стыдится за себя, за Димку и не знает, что ни она, ни Димка ни в чем не виноваты.

«От пошлости до подлости — один шаг», — сказал мне Юрий. Никогда не думал, что докачусь до пошлости. Юрий зря не скажет.

Куда меня несет? Что я хочу доказать? Что все похожи на Дину Сорокину? Тогда какого я беса дежурю часами под ее окнами? Встаю на рассвете, чтобы увидеть, как она уходит на работу. Жду дотемна у подъезда, чтобы сказать «добрый вечер». Зачем все это? Для доказательства?

«От пошлости до подлости — один шаг». Не этот ли шаг я хочу сделать? Не этот ли шаг?..

Будильник не успел раскрутиться. Я сразу накрыл его ладонью. В глазах ясность, будто сна и вовсе не было. Брезжит рассвет, пустынны улицы. Надо вернуться… Шаги гудят, будто я иду по натянутому брезенту.

…Она на крыльце надевает легкий плащ и, уже уходя, напоминает медсестре, Димкиной матери, что через час какому-то Костику необходимо сделать инъекцию. Ловлю себя на том, что любуюсь ее светлыми волосами, спокойным блеском глаз, грустной, похожей на тихий рассвет улыбкой.

— Доброе утро, Борис, — говорит она таким тоном, будто ей давно известно, что в пять утра я буду торчать возле клиники. — Знаете, Димка письмо маме прислал. Я его только что читала.

Мы идем почти рядом. Ее руки в карманах плаща. Шея высоко обернута голубой косынкой. Она смотрит на носки туфель, лишь иногда встряхивает головой, чтобы отбросить непослушную прядь. И все говорит, говорит…

— У них там уже все время день. Димка на охоту в тундру ходит, медведя видел живого… А речка знаете как называется? Чая. Правда, смешно? Димка уже внедряет свою рационализацию. К ним теперь самолет рейсовый летает. Недавно ввели…

Все верно. Все хорошо. От Димки идут письма. Но не мне и не ей.

…Вам приходилось видеть, как лопаются почки? Трескается коричневая кожура, и в узкой щели появляется зеленый язычок Нежный такой, неокрепший. Но это уже будущий листок. И когда кругом голо, листок кажется чудом.

Что-то лопнуло и во мне. Я вдруг удивительно ясно понял, как прервать этот затянувшийся полет с остановленными двигателями. Кажется, я наконец нащупал злополучную кнопку запуска.

Нельзя так любить себя, черт побери! Разве не она, не любовь эта, сковала меня страхом над океаном? Разве не она толкнула на подлость? Самовлюбленный идиот!

— Валя, — говорю я тихо, — посмотрите, какое чистое солнце всходит…

— Росой умылось, — говорит она. — А у Димки все время день… — И вдруг подымает на меня глаза. Они переполнены горем и ненавистью. Последнее в мой адрес. Мне становится холодно.

11. ДИМКА

Снова у нас похолодало. Над горизонтом застыли посиневшие тучки, и по бетонке неторопливо разгуливает остывший во льдах воздух. А у нас на площадке жарко. Мы дали слово, что закончим регламент на несколько часов раньше. Пока все идет отлично. Только бы не сорваться, тьфу, тьфу!..

Ввели мы тут кое-какие новинки; и время экономится, и качество работы выше. Ввели с большим скрипом, так что надо теперь ухо держать востро. Малейший провал — и вся наша рационализация будет перечеркнута. Инженер полка уже несколько раз заглядывал на площадку, молча наблюдал и так же молча уходил.

Мне осталось проверить муфту сцепления, и работа на двигателе будет завершена. В кабине возится Никанорыч, механик самолета. Он заканчивает самую трудную операцию, трудную в смысле доступности — меняет пневмоускорители. Но я за него не волнуюсь, Никанорыч — ветеран. ИЛ-28 знает назубок.

Все идет отлично. Вставляю рукоятку в гнездо и начинаю проворачивать двигатель. Взгляд привычно ощупывает крепления провода, контровку…