Потому что люблю

— И я не знаю. Ты сам должен выбрать. — Муравьев отставил недопитую рюмку. — Не хочу больше… Ты должен сам, Женька. Я все очень прекрасно представляю. Узнает Белый — и сук, на котором ты сидишь, с треском ломается. На парад полечу я или еще кто-то, а в испытатели года на три тебе захлопнут все двери. А через три года ты вообще будешь стар для того, чтобы начинать. Это реально…

— Но это еще не все, — перебил его Женька. — Уже пятый год наш полк летает без происшествий. Полк отличный. Высокая честь — на парад пойдем. Все горды. Но стоит только мне сказать правду, Белый немедленно доложит о ЧП в штаб армии. Он скрывать не сможет. И все летит вверх кувырком. Нас снимают с программы, на нас сыплются все громы и молнии. Если же я промолчу, будут наказаны только двое — я и Толя Жук. Мне трудно, Коля, об этом думать даже. Речь не только обо мне… Закуси, я Кате хочу позвонить.

В этот раз она сразу сняла трубку, словно стояла у телефона и ждала звонка.

— Да.

Женьке показалось, что она боится кого-то разбудить.

— Катюш…

— Ну?..

— Хорошо, что ты наконец пришла.

— Чего тебе? — Женька не узнавал Катю. В ее голосе было что-то незнакомо-грустное, даже тревожное.

— Я хочу тебя видеть.

— Как мальчики?

— Спят.

— Уже поздно…

— Вызови такси и приезжай. Я жду тебя. Пожалуйста.

Трубка несколько секунд молчала, потом покорно согласилась:

— Хорошо.

Женька вернулся в кухню. Муравьев с интересом разглядывал вскрытую скрипку.

— У своих пацанов все разламывать научился? — спросил он.

— Почти десять лет я бился вот над этим инструментом, — Женька взял недоделанную скрипку. — Все, казалось, понимал, все изучил. Лучшие сорта дерева использовал. А вышел пшик. Не звучит — и хоть ты лопни! А сегодня у меня получилось…

Женька засмеялся, будто заново переживал радость своего открытия.

— Понимаешь, я почувствовал, что знаю, как надо делать деку. Вдруг это и есть секрет Страдивари! Даже страшно подумать. Она знаешь как вдруг зазвучала! Орган!

— Интересно, — сказал Муравьев. Сказал, откровенно думая о другом.

И Женька тоже почувствовал всю неуместность своих восторгов.

— Коля… Ну что же делать?

— Вера мне такой же вопрос задавала. Ей надо забраковать партию изделий, а она боится. — Муравьев поднял тяжелый взгляд на Женьку. — Боится, что из-за этого пострадают другие. Премии не получат. Переходящее знамя… Запятнает доброе имя завода… А если она отправит брак и напишет, что это вовсе и не брак, многих устроит такое решение… Я посоветовал ей быть честной до конца…

— Это совсем другое.

— Чужая боль всегда легче.

Женька отложил скрипку, поставил ногу на табуретку, оперся о колено локтями.

— Если больной умирает, ему надо говорить, что он умирает. Это честно. А его обманывают. Зачем? Чтобы не укорачивать ему жизнь… Доложу я завтра Белому. Кому польза от моего честного поступка? Никому.

— А Толя Жук? Подумай, что говоришь! Себя ты вывезешь, а чем это кончится для него? Может, у парня последняя возможность. А ты о какой-то пользе… Ведь есть нечто более высокое — идея, например, понятие порядочности, человечности, наконец! Мы ж люди, Женька!

Муравьев встал, поплотнее прикрыл кухонную дверь.

— Давным-давно в народе сказано: у лжи короткие ноги. Сегодня тебе перестанет верить Толя Жук, а завтра все техники усомнятся в порядочности летчиков. Как тогда? Нет, Женька, мне твой прагматизм не по душе.

Под окном, скрипнув тормозами, остановилась машина.

— Это Катя, — сказал Женька.

— Надо кончать разговор, — поднялся Муравьев. — Ты должен остановиться, Женька. Еще не поздно.

— Идем Катю встречать. — Грустно улыбнувшись, Женька добавил: — Оказывается, я и ревновать могу.

— Любишь, значит, — буркнул Муравьев, выходя в коридор. — Мотоцикл оставлю у тебя. Пьян я. Пойду пешком…

Муравьев протянул руку, упрямо посмотрел Женьке в глаза.

— Слышишь, топает? — спросил потихоньку. — Среди ночи. Одна. Потому что любит. Цени…

Катя, увидев стоящих на площадке мужчин, слегка смутилась, но быстро овладела собой, заулыбалась.

— Получай свою красавицу, — сказал Муравьев, — а я пошел. Здравствуйте, Катя, и до свидания. — Он легко сбежал по лестнице.

— Что с ним? — тихо спросила Катя.

— С ним?

Женька хотел сказать: «С ним-то ничего, а вот со мной…» Но тут же почувствовал, что Муравьеву сейчас значительно труднее, чем ему. Для Женьки все случившееся позади, а Муравьеву надо решить задачу сложнее сложного. Да еще и неизвестно, удастся ли решить.

— С ним, Катюш, беда, — тихо сказал он и, пропустив жену в квартиру, закрыл дверь.

Мягко стукнула защелка. Катя стояла рядом. Он обнял ее и жадно прижал к себе.

— Хорошо, что ты есть у меня. Хорошо, что пришла. Что рядом…

Он гладил ее голову, плечи, целовал лицо, натыкаясь губами на холодные сережки в ушах, колючие ресницы. И когда почувствовал на губах соленый привкус ее слез, еще более сильная волна нежности захлестнула его.