Потому что люблю

Вечером пришли друзья, были длинные тосты, хорошие пожелания, мудрые советы.

Когда все разошлись, Лена выключила свет, разделась и юркнула под одеяло. Муравьев присел на кровать, долго курил, не решаясь лечь. И только когда она сказала, что пора спать, он разделся и, сильно волнуясь, прилег рядом. Его волнение передалось и Лене. Она положила ему руку на лоб, ощупала нос, губы, брови, погладила волосы.

— Спи, — сказала. — Сегодня спи. Отдохни. А завтра все будет так, как ты хочешь. Ладно?

Ему ни в чем не хотелось ей отказывать, не хотелось огорчать. И он согласно пожал ее руку, хотя уснуть до утра так и не смог.

…Позже он не раз вспоминал эту ночь и неизменно приходил к выводу, что Лена поступила тогда очень мудро. Спустя сутки они уже чувствовали себя проще и уверенней, и близость к ним пришла так же естественно, как приходит утро, как приходит весна…

Окончив институт, Лена взяла свободный диплом и приехала к нему. Потом на всю зиму уехала к родителям. У них родился Санька. Когда Муравьев весной получил отпуск, малышу было полгода. Лето они провели вместе. Но вот началась полярная жизнь. Лена захандрила и по его совету уехала к родителям во Львов. Побывав у них в гостях, она стала еще больше сетовать на свою неудачную судьбу. Ей хотелось хоть немного пожить в городе рядом с театрами и хорошими магазинами, побыть, как она говорила, среди нормальных людей.

Кончилось все тем, что родители оставили ей свою квартиру, Лена устроилась на работу в химической лаборатории Академии наук, Саньку определила в детский садик.

У них не было размолвки. Они просто мирно разъехались и жили каждый своей жизнью. В письмах она беззлобно упрекала его в пассивности, говорила, что при желании мог бы перевестись во Львов, а когда Муравьев ругался, писал ей тоскливые письма, она ничего не обещала, отвечала сдержанно, без грусти и радости.

Последний раз они виделись месяца два назад. Где-то в конце ноября. Будучи командированным в Москву, Муравьев залетел на два дня во Львов. Лена все шутила, старалась побывать с ним у своих знакомых, говорила ему много ласковых слов, называла не иначе как «моя лапушка». Но Муравьеву все время казалось, что Лена играет какую-то нескладную роль, говорит чужие слова.

В конце второго дня она провожала его в аэропорт. Московский рейс задерживался, и Муравьев неожиданно для себя принял решение остаться у Лены еще на одну ночь.

— Бог не выдаст, черт не съест, — сказал он. — Пойдем в кино. Улечу утром.

Лена благодарно пожала ему руку, а когда выходили из здания аэровокзала, держалась за него крепче обычного и, не скрывая радости, весело глядела и глядела ему в лицо.

Они сели в такси, она тихо сказала:

— Давай поедем домой. Вдвоем побудем…

— Конечно, — согласился он и назвал шоферу адрес.

Но уже утром, когда он собирался в аэропорт, Лена вспомнила какой-то пустяк и наговорила ему много обидных слов. И что больше всего огорчило Муравьева — она не поняла, что глубоко его обидела, не почувствовала, какую боль причинила.

Вспоминая все это, Муравьев бесцельно бродил вдоль прилавков универмага и никак не мог выбрать для Лены подарок. В отделе ювелирных товаров его внимание привлекла золотая брошь с огромным турмалином. Решив, что ничего оригинальнее он не придумает, купил брошь и поехал на аэродром. До вечернего поезда оставалась уйма времени, и он совершенно не представлял, куда его деть. Поехать к Женьке? Но ему сейчас необходимо побыть одному. К Вере? А зачем? И с чем?

Нет, пожалуй, самое верное — уехать шестнадцатичасовым. Чем быстрее, тем лучше.

— Подождешь возле гостиницы, — сказал он шоферу, — поедем сразу на вокзал.

— Хоть на Северный полюс, — улыбнулся водитель.

…Уже в поезде, когда мимо окон мелькали черепичные крыши придорожных построек, а по стеклам бежали кривые линии обвисших проводов, Муравьев глубоко пожалел, что не позвонил Вере. Она, наверное, ждала его звонка.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— А вот и Львов, — сказал кто-то из пассажиров, и все, кто услышал эти слова, повернулись, как по команде, к окнам. Муравьев тоже вышел в коридор и прижался щекой к стеклу, еще хранившему ночную прохладу. Вместо ожидаемых заводских корпусов и старинных зданий от песчаного полотна дороги и к самому горизонту убегали мягкие зеленые холмы. Единственным признаком приближающегося города была освещенная утренним солнцем ажурная телевизионная антенна.

Она быстро росла, обнажив через какое-то время не только основание, но и крутой продолговатый холм. Замелькали серые постаревшие дома, вильнула под виадук пепельно-лаковая брусчатка, и как-то уж очень неожиданно развернулась панорама города. Муравьеву бросилось в глаза обилие новых зданий. Они были яркие, сверкающие стеклом, однако своим великолепием не подавляли старые дома. Даже наоборот — оттеняли индивидуальную неповторимость зодчих прошлых веков.

Конечно, жить в таком вот городе или в бревенчатом поселке с хмурым унылым пейзажем — разница есть. Лену понять нетрудно, если учесть, что удерживали ее там сомнительные обязанности.