Потоп

Марыся ничего не ответила и, подняв подойник, тихо ушла.

Пан Володыевский вскочил на лошадь, а за ним его двое слуг, и все втроем поехали в Водокты. День был прекрасный. Майское солнце весело играло на блестящем нагруднике и шлеме Володыевского, так что издали, из-за деревьев, казалось, будто по дороге движется другое солнце.

— Интересно знать, вернусь ли я с обручальным кольцом или с носом? — пробормотал про себя рыцарь.

— Что прикажете, ваша милость? — спросил Сыруц.

— Дурак!

Слуга осадил лошадь, а Володыевский продолжал:

— Счастье, что для меня это не новость. Эта мысль ободрила его.

Когда он приехал в Водокты, панна Александра сразу не узнала его, так что он должен был назвать себя. Тогда она приняла его очень любезно, но с некоторою принужденностью; он, почтительно поклонившись, положил руку на сердце и проговорил:

— Я приехал узнать о вашем здоровье, ваць-панна, что мне следовало сделать на другой же день после того происшествия, но я не осмелился вас беспокоить.

— Это очень любезно со стороны ваць-пана, что, избавив меня от столь великой опасности, вы все-таки не забыли меня. Садитесь, прошу, будьте Дорогим гостем.

— Мосци-панна, — ответил Володыевский, — если бы я вас забыл, то недостоин был бы великой милости, ниспосланной мне Богом, — приветствовать столь прекрасную особу.

— Нет, это я должна прежде всего благодарить Бога, а потом — вас.

— Если так, то возблагодарим его оба, ибо я ни о чем его более не прошу, как лишь о том, чтобы и на будущее время мог защищать вас всегда, когда в этом будет нужда.

Сказав это, пан Володыевский пошевельнул от удовольствия своими нафабренными усиками. Он был доволен, что сразу выложил на стол свое чувство, а она сидела, смущенная и молчаливая, но прекрасная, как весенний день. Легкий румянец выступил у нее на щеках, а глаза были прикрыты длинными ресницами.

«Это смущение — хороший знак», — подумал Володыевский и, откашлявшись, продолжал:

— Ваць-панне известно, что после смерти вашего дедушки я командовал ляуданской шляхтой?

— Я это знаю, — ответила молодая девушка, — покойный дедушка не мог сам участвовать в последней войне и был очень рад, узнав, кому князь, воевода виленский, передал команду. Он говорил, что знает вас как опытного и славного солдата.

— Он говорил так обо мне?

— Я сама слышала, как он превозносил вас до небес, то же делала и шляхта после похода.

— Я простой солдат и недостоин не только того, чтобы меня превозносили до небес, но даже ставили выше других. Но я очень рад, что не совсем неведом вам. Вы не подумаете теперь, что ваш гость прямо с неба свалился. Всегда приятнее знать, с кем имеешь дело. По свету шатается немало людей, которые причисляют себя к знатным родам, а на самом деле они бог весть кто, и часто даже не шляхтичи.

Пан Володыевский умышленно перевел разговор на эту тему, чтобы иметь возможность сказать о своем происхождении, но Оленька перебила его:

— Ваць-пана в этом никто не может заподозрить, ибо и здесь, на Литве, есть шляхта того же племени.

— Но у них герб «Оссория», а я Корчак-Володыевский. Мы родом из Венгрии и ведем свое начало от некоего дворянина Атиллы, который, будучи преследуем неприятелем, дал обет Пресвятой Деве, что если благополучно уйдет от неприятеля, то примет католичество. Этот обет он и исполнил, переплыв через три реки, те самые, которые мы носим в нашем гербе.

— Значит, вы не здешний родом?

— Нет, мосци-панна, из Украины, из русских Володыевских, где и до сих пор у меня есть деревушка, которую теперь занял неприятель. Но я с молодых лет служу в войске и больше забочусь о достоянии отчизны, нежели о своем собственном. Я служил под знаменами русского воеводы, незабвенного князя Еремии, с коим участвовал во всех войнах. Был я и под Махновкой, и под Константиновом, и выдержал збаражский голод. Бог свидетель, что я приехал к вам не хвастать своими доблестями, но говорю это только для того, чтобы вы знали, ваць-панна, что я не лежебок какой-нибудь, щадящий свою кровь, но что вся жизнь моя прошла в честном служении отчизне, где я стяжал и кое-какую славу, не запятнав совести. Клянусь Богом, я не лгу! Об этом, впрочем, могут засвидетельствовать и другие.

— Если бы все были на вас похожи! — сказала со вздохом молодая девушка.

— Ваць-панна, верно, вспомнила того насильника, который осмелился поднять на вас руку?

Панна Александра опустила глаза и не ответила ни слова.

— Поделом ему! — продолжал Володыевский. — Хоть мне и говорили, что он выживет, но кары ему не миновать. Все честные люди его осудили, и даже слишком, ибо он и не сносился с неприятелем. Все, кто были с ним, взяты с большой дороги, а не от неприятеля.

— Откуда вы это знаете? — спросила с живостью панна, поднимая на Володыевского свои чудные глаза.

— От его же людей. Странный человек этот Кмициц! Когда я перед поединком упрекнул его в измене, он не стал оправдываться, хотя я и упрекнул его несправедливо. Должно быть, у него чертовская гордость!

— И вы всем говорите, что он не изменник?