Потревоженные тени

История эта, разумеется, кончилась ничем, потому что не мог же, в самом деле, какой-то выходец, дезертир, обращаться так с нами, детьми все более или менее крупных местных помещиков и предводителей дворянских, — этот Брон был определен к нам по протекции одной губернской аристократки, у которой он снискал к себе расположение, — но с этого случая у меня с моим соседом начались самые дружеские интимные отношения. Он начал доверять мне все свои самые задушевные тайны, мечты, планы. Я был гораздо мужественнее его, здоровее, а главное — гораздо развитее его. Он был поэтому совершенно подавлен моим во всех отношениях превосходством и за мою дружбу с ним и покровительство платил мне беспредельной, какой-то, можно сказать, собачьей преданностью и даже приверженностью. Я мог заставить его сделать для меня что угодно, и он не задумался бы ни на минуту.

Товарищи иногда смеялись по этому поводу и говорили:

— Т — в, скажи, вели С — ну, чтобы он из окна для тебя выскочил.

— И выскочу, — отвечал им С — н.

— Ну, выскочи.

— Пускай он скажет.

— Т — в, скажи...

Он таким был потом и в жизни, таким он и покончил с жизнью...

Месяца через два или через три мы уж начали подумывать о том, кто куда поедет на рождественские праздники. Только что утихшее было воспоминание об оставленных в деревне дорогих сердцу людях и предметах теперь вновь будилось, и являлось старое нетерпеливое желание как можно скорее опять увидеть их, пожить с ними и их жизнью. Мой верный друг, мечтательный и нервный, задумчивый, склонный к экзальтации, теперь все свободное и даже не свободное время, если обстоятельства позволяли только это, проводил в перебирании этих своих силуэтиков, рисуночков, писем и проч., напоминавших ему об его доме.

Однажды, рассказывая мне о том, какие ему предстоят в деревне удовольствия, он сказал, что у них будут играть на домашнем театре какую-то пьесу, и это будет очень весело.

— И ты будешь играть?

— И я.

— А еще кто?

— О! У нас есть отличные актеры и актрисы! — воскликнул он.

И затем он начал перечислять фамилии своих родственников и соседей, которые на праздниках приедут к ним, чтобы принять участие в спектакле. Между этими последними, то есть соседями, я услыхал и фамилию тети Глаши.

— Ты знаешь тетю Глашу?..

— Глафиру Николаевну?

— Ну да.

— Да она ж в семи верстах от нас.

— Стало быть, и Машу ее знаешь?

— Знаю.

Меня охватило такое волнение, что я не мог говорить даже несколько мгновений.

— Ты ее когда видел последний раз? — с трудом выговорил я, несколько уж успокоившись.

— Как сюда меня повезли, дня за два. Они были у нас.

— И Маша?

— И она...

Как ни хорош и даже ни дружен я был с С — м, но я никогда и не начинал даже с ним говорить обо всем этом, то есть об этой своей истории с нежными и попечительными чувствами моими к Маше. Конечно, если бы я мог только предполагать, что он и ее и тетю Глашу знает, — было бы другое совсем, я бы расспрашивал его про них обо всем, до самых мелочей, и он был бы мне от этого еще вдвое ближе.

Теперь зато я начал с удвоенной жадностью расспрашивать его о них, то есть, собственно, о Маше, только так, для приличия, справляясь и о тете Глаше.

Он рассказывал мне, повторял то, что меня интересовало, по нескольку раз с тем большей охотой, что эти расспросы мои и его рассказы удерживали меня возле него, видимо вызывали и меня на некоторые ему признания и, таким образом, сближали меня с ним.

Он рассказывал, повторял мне интересовавшие меня подробности, но я ясно видел, что он ничего не знает из того, что собственно и главнейше интересовало меня: ни о том, что Маша незаконная дочь дяди Васи, ни о том, что если тетя Глаша не оставит ей завещания в случае своей смерти, она останется нищей, — он ничего не знал. Он знал только, что ее, то есть Машу, все очень любят и говорят, что она будет замечательная красавица, что тетя Глаша гордится ею и любит ее так, что и души в ней не чает.

— Нынче летом у нас студент гостил, который в Москве с Володей (его братом) живет, и он был влюблен в нее.

— А она? — спросил я.

— Да она чудная такая, ей ни до чего дела нет.

— Он летом опять к вам гостить приедет?

— Нет, он кончает курс и куда-то уезжает.

И еще рассказал он, что за нею ухаживал также какой-то ремонтер[39], у которого недалеко от их имения снят хутор и помещение все, где у него стоят ремонтные лошади.

— Значит, он постоянно там живет?

— Летом — да, а зимой уезжает в Москву.

— Теперь его, значит, нет?

— Нет.

Все в этом роде он мне рассказывал. Это все, конечно, более или менее тревожило, беспокоило меня.

До праздников оставалось уже недолго, недели две — не больше. За нами должны были приехать или прислать из деревни лошадей, чтобы взять нас. С — ну я уже дал понять — не прямо сказал, но именно дал понять, — что я ее люблю «безумно» и что я носитель ее тайн, что ей угрожает одна опасность, от которой ее никто не спасет, кроме меня, но я ее спасу...