Потревоженные тени

Вечером в угольной, за чаем, из разговора матушки и тети Липы с отцом мы с сестрой узнали, что в это время, пока тетя Липа была у себя в Самодуровке, она получила очень неприятное письмо от своего брата, дяди Никандра Евграфовича. Дела его были совсем плохи. Он был страшно должен и нуждался в деньгах.

— Да, но ведь на него не напасешься! Ему сколько ни дай — все будет мало.

— И потом, что же это такое: в пятьдесят почти лет ведет себя совсем как мальчишка какой. Ведь все эти дурачества, шалости, глупости хороши в двадцать лет, а не в пятьдесят, — говорили и отец и матушка.

Тетя Липа слушала их и если, может быть, и не соглашалась с ними в душе, то понимала, что ведь нельзя же, в самом деле, заставить всех смотреть на него своими, то есть ее, глазами. И потом, это говорят ближайшие к ней люди, которых она ни в чем враждебном к себе или к нему и корыстном не может заподозрить.

— Ты меня извини, сестра, — говорила ей матушка, — но ты подумай о себе. Его все равно ты не спасешь, а сама останешься нищей.

Разговор шел по поводу того, что братец Никандр Евграфович просил у сестры последние десять тысяч, которые остались у нее из денег, вырученных от продажи Павловки. Она отдала ему все деньги, оставив себе только десять тысяч, и он просит теперь у нее и их.

Тетя Липа молчала.

— Ведь все равно десятью тысячами ты его не спасешь, — говорила ей матушка. — Ну, вышлешь ты их ему, а дальше?

— Он говорит, продаст Самодуровку и отдаст мне, — отвечала ей тетя Липа.

— Да не допустят его и продать ее, — у него за долги кредиторы продадут ее.

— Но как же я его оставлю! У меня деньги есть, а я ему не помогу! — как-то фанатически, с блистающими глазами, воодушевленная, воскликнула тетя Липа. Отец ей ничего не ответил, побарабанил пальцами по столу, встал и вышел; матушка продолжала ее образумливать, вздыхала, говорила:

— Ах, ах, Липа... Ах, будешь ты тужить, да уж будет поздно.

С этих пор разговор о дяде Никандре Евграфовиче у нас в доме начинался почти каждый день. Иногда он велся и при тете Липе, иногда и без нее. При ней, щадя ее слабость к нему, сдерживались, говорили и выражались о нем мягче; без нее, конечно, не стеснялись ни в обсуждении его поступков, ни в эпитетах ему. Деньги, по настоянию матушки, тетя Липа послала ему не все, а только половину. Он скоро отвечал ей и ни полусловом не упомянул о том, что она ему не десять тысяч выслала, а всего только пять. Тетя по этому случаю беспокоилась, говоря, что она боится, что ему не хватило.

— Но он так деликатен...

— Он просто забыл, сколько он у тебя просил. Ему просто нужны были деньги, а сколько — пять, десять тысяч, он, уверяю тебя, и сам не знал. — возражал ей отец.

— Ну как же так?

— Очень просто. Надо знать его. Это такой человек...

Тетя Липа очень часто получала от него письма и как-то в это время, после получения одного из них, сказала, что дядя Никандр Евграфович собирается в Москву.

— А сюда будет? — спросили ее.

— Не пишет...

Отец задумался и, улыбаясь, сказал:

— Последнее средство хочет испытать — жениться на купчихе!..

Матушка стала смотреть на тетю Липу. Та молчала.

— Да, печальный конец, — продолжал отец, — но его надо было ожидать.

Тетя Липа молчала.

— Да он пишет тебе об этом что-нибудь? — сказала наконец ей матушка.

Тетя Липа заплакала.

— Ну, дети, идите гулять, что вы тут сидите, нечего вам тут слушать, обратилась к нам матушка, заметив, что мы вовсе не нужные тут свидетели этой тяжелой, неприятной сцены.

Мы с сестрой ушли.

Но такие разговоры начинались теперь почти каждый день, и хотя они никакого интереса нам, собственно, не представляли и мы вовсе не старались быть их свидетелями, но, тем не менее, присутствовали при них — сегодня при начале разговора, вчера при конце, и могли следить за ходом развития вопроса о женитьбе дяди в Москве на купчихе. Отец отгадал тогда верно. Дядя в самом деле ехал в Москву с этой целью и теперь был уже там, и оттуда к тете Липе приходили письма. Из разговоров мы узнали, что ему можно жениться не иначе, как на невесте с приданым не меньше миллиона...

— Да вы сами посудите, как же меньше-то ему можно, говорил однажды отец, — когда, у него одних долгов больше полумиллиона.

— Нет, меньше, — вступилась было тетя Липа.

— Ах, что ты говоришь, Липа. Ты точно ребенок.

— Да он же сам мне писал.

— Он сам не знает, я думаю, наверно, сколько он должен.

Тетя Липа, по обыкновению, замолчала.

— А чем же они жить будут после? Ведь если теперь одному ему не хватало никаких средств, что же будет тогда-то, когда он женится? Ведь тогда жизнь-то будет втрое, вчетверо дороже стоить...

— Он остановится. Он не будет больше...

— Дай бог, пора, кажется.

— Да это уж бог с ней, что она купчиха, и из них попадаются также иногда хорошие женщины, — соглашалась матушка, — самое главное, чтобы она только сумела его в руки взять... чтобы он остепенился при ней...

Таким образом, у нас мало-помалу все почти что уж примирились с тем, что дядя женится на купчихе, — факт признавался почти что уж совершившимся, и все желали только, чтоб ему попалась, по крайней мере, добрая жена, хорошая хозяйка.