Потревоженный демон

Они шли по темной улице, горели фонари, они ступали попеременно то в свет, то в тень, по щербатому тротуару, выложенному старинным клинкерным кирпичом, и она вдыхала его запах — так маленький слабый зверек вдыхает запах большого и сильного хищника, а внизу живота бился живой огненный шар, и слабость в коленках была, и тоска в сердце. Она чувствовала себя такой ничтожной и маленькой, такой неинтересной, такой слабой и неуклюжей… А он молчал — наверное, жалел, что пошел провожать, думал, что она веселая, заводная, а она вовсе другая. И она пересказывала ему какую-то дурацкую книжку… лишь бы не молчать. Маленькая глупая дуреха…

Он сказал, что она не изменилась… Значит, помнит?

За окном серели утренние сумерки. Она сидела в постели, обхватив коленки, ежась от утренней сырости — балконная дверь была распахнута настежь. Дельфин лежал на животе, полунагой, едва прикрытый простыней, разбросав руки, и она рассматривала его мощные плечи, четкую рельефную борозду позвонков, узкий зад… Чеканный профиль на подушке, легкая седина в темных волосах… Двадцать лет. И вопрос сверлом в висках: что они упустили? И упустили ли? И что было бы, если бы… И что теперь? Наверстывать? Остановиться и подумать? Или рвать, урывать, жадно урча, глотать, не разжевывая, тонуть в шальных глазах, синих-пресиних, предчувствуя яростный взрыв… еще секунда, сотая доля секунды, вот сейчас… сейчас… собственный вопль и его рык — голос хищного зверя, — и неважно, что завтра? А потом, долгой холодной зимой, вспоминать до потемнения в глазах? Облизывать пересохшие губы и вспоминать тепло, запах, сильные руки, хруст костей и боль, вкус поцелуев и вкус крови? Вспоминать, метаться, сминая простыни, до утра, до самых серых утренних сумерек…

Что? Его не удержать, он свободный дикий зверь, поняла она, живущий на воле, который случайно забрел в город, где живут люди. Где большие дома и заборы, где воняет асфальтом и помойкой.

Он открыл глаза — брызнуло синевой, улыбнулся — показал клыки. Перевернулся на спину, протянул руку, запустил пальцы в ее волосы…

Глава 5. Долги наши…

В воскресенье Эмилий Иванович надел на Тяпу поводок, и они отправились на кладбище. У бабушек под кладбищенскими воротами Эмилий Иванович купил четыре букета — два белых лилий, один красных георгинов и один красных, почти черных, роз — и они с Тяпой не торопясь пошли по центральной аллее. Сначала, согласно ритуалу, девочки. Елена, которой он никогда не видел, и Лиля, которую он знал целых два года. Мать и дочь. Он положил белые лилии на черные мраморные плиты и присел на скамейку. Посмотрел на фотографию Елены: нежная, тонкая, с длинными светлыми волосами и потусторонней улыбкой, в рассеянных глазах — вечность. Тридцать шесть, тринадцать лет назад. Перевел взгляд на фарфоровый медальон с Лилей: смуглая красавица, темные кудряшки, лукавство в черных глазах и ямочка на щеке. Двадцать девять. Два года назад.

Эмилий Иванович вздыхает и задумывается о бренности и несправедливости жизни. В глазах жжение.

— Вот, Тяпа, — говорит он, — здесь наша Лиля. Помнишь Лилю?

Тяпа с подвывом вздыхает и мотает хвостом.

Лиля… С Лилей его познакомил Валерий Илларионович, художник-иллюстратор, друг архивариуса из музея, которого Эмилий Иванович сменил на посту, — тот вышел на пенсию. Павел Андреевич — так его звали — неделю вводил Эмилия Ивановича в курс дела, объяснял устройство картотек и каталогов, а потом предложил отметить свою пенсию и назначение Эмилия Ивановича со старинным другом — художником Валерием Илларионовичем. Они тогда хорошо посидели. Эмилий Иванович захмелел, отяжелел, принялся рассказывать старикам про школу и книжный магазин. Павел Андреевич хлопал его по плечу и говорил, что канцелярия — классное место и работать там одно удовольствие: во-первых, место историческое, во-вторых, спокойно и начальство носа не кажет, а в-третьих, можно найти массу интересного и, что главное, неучтенного, чисто тебе Авгиевы конюшни, а Эмилий Иванович будет Гераклом и первооткрывателем. Там можно такое найти, что о-го-го! Личные дневники местного дворянства, драгоценные рукописи, старинные документы, считавшиеся давно утерянными, даже рисунки и эскизы. И еще много чего.

А спустя неделю художник Валерий Илларионович пригласил его к себе. Жил он в многоэтажке в центре, на одиннадцатом этаже, один.

Эмилий Иванович с легкостью находил общий язык со стариками, в то время как ровесники часто ставили его в тупик. Не умел он с ровесниками. Валерий Илларионович расспрашивал о семье, и Эмилий Иванович рассказал, что мама умерла, он не женат, его новая работа ему очень нравится — губернская канцелярия действительно классное место, только немного сыровато. Но зато всегда можно сварить кофе и посидеть на крыльце. А если открыть входную дверь и впустить свет и тепло, то вообще супер. После школы и книжного магазина — рай земной. А вокруг кусты жасмина и дрока, и вообще, аура… соборы с куполами, старинные пушки, река до самого горизонта. И длинные песчаные пляжи на той стороне…