Потрясатель Тверди

«Магия! — догадался он. — Она следит, чтоб мои чувства не взорвали мой ум». Юноша не вскочил. Не шевельнулся. Он был прав. Наполовину. Его удерживала собственная магия, та, что разбужена была песней фэйры. Санти еще плохо знал себя.

— …пришла за тобой, но мы пойдем с воинами, если ты пожелаешь. Хотя это не обязательно. Мы, фэйры, не вмешиваемся… стараемся не вмешиваться в дела людей.

— Времена меняются! — произнес кто-то внутри Санти.

— О да! Потому создан ты. Чтобы отвратить злое. Туор Биорк и аргенет Эак могут стать спутниками ради человеческой цели. Но ты — наш, Туон!

— Моя мать — фэйра? — спросил юноша.

— Нет. Но фэйры пели, когда твой отец зачинал тебя. Пели для тебя. Твоя душа — наша душа, Сантан, сын Тилона и Фламмы.

— А моя мать?.. Кто она? Она жива?

— Жива. Ты узнаешь, когда придет время. Узнаешь, не задавая вопросов. Но если ты пойдешь в Черные Горы, оно может и не прийти. Никогда. Ты — наш. Ты — волен. Прислушайся к своему сердцу — и сделай выбор.

Санти прислушался…

Этайа видела свет, исходивший от лица его. Душа ее, чистая, как свет звезд, душа фэйры, не знавшая пут, не знающая розни желаний, плакала от невозможности несбыточного.

— Жаль, что я не фэйр! — произнес наконец юноша. — Жаль!

Он поднял блестящие, зеленые, как море Урт перед бурей, отчаянные глаза:

— Фэйры — не люди… Люди — не фэйры… — Прислушался к тому, что сказал. А потом коснулся чуткой рукой певца кисти женщины: — Я люблю тебя, Тай!

Нассини возлежала на расшитых в три цвета пуховиках и глядела, как преломляется пламя Таира в драгоценных камнях плафона, оправленных в черное серебро. Камни были подобраны так, чтоб свет, идущий сквозь них, не смешивался, а оставался отдельными лучами красных, голубых и зеленых тонов.

Четыре стены пятиугольной комнаты были отделаны деревом близких оттенков: от темно-багрового до алого. Пятая стена была скрыта портьерой из угольно-черной парчи.

По своему обыкновению Нассини была нага. Белые тусклые волосы длинными прядями осыпались на худые плечи. Правая рука круговыми движениями втирала в кожу живота ароматическое масло. В левой был крохотный, чуть больше ногтя, золотой кинжальчик. Острым его кончиком Нассини прокалывала кожу на животе. Но крови не было — притирание сразу залепляло ранки.

На расстоянии вытянутой руки от антассио сонанги подсыхал небольшой, размером с две ее ладони, портретик Муггана.

Вопреки канону антассио сонангов, он был написан в реалистической манере. Написан превосходно: лицо мертвеца, запечатленное мастером, казалось Нассини сверхмертвым. Сколько бы она ни восхищалась изяществом абстрактного, но нарисованное таким, каким было в Мире Иллюзий, казалось куда сильнее.

Глядя на равноконечный серебряный крест с ликом великомученика Пэты Морранского, сонанга познавала то же жгучее наслаждение, что и муж ее, Суррух, испытывал, вырвав из груди раба бьющееся сердце. Трижды запретным было поклоняться Иллюзии. И многажды сладостным. Маленький Суррух, любопытства ради, спиливал черепную кость скованному ниххану. Маленькая Нассини рисовала жженой костью на мраморе профили своих родителей. Суррух был нормален. Он был истинным сонангаем, не хуже и не лучше других. Нассини была гением. О! Она знала это доподлинно! И, как настоящий гений, не спешила делиться с другими. Сотворивший Иллюзию сумел спрятать ее! Иллюзию — в истинном. Истинное — в иллюзии. А истина в том, что пока из всех детей Муггаиссы одна лишь Нассини знает, где настоящее, — истина остается истиной. И радует!

В комнате, предшествующей покоям с красными панелями, глухо стукнул барабанчик. Лишь два человека имели право тревожить антассио сонангу: Начальник Внутренней Стражи Ортран и Мастер Бессмертия Хумхон. Обоих узнавала она по тому, как ударяли они в тугую кожу барабанчика. На сей раз это был Хумхон. И пришел с приятным: об этом тоже поведал сонанге барабанчик.

Нассини знала, что ждет ее, но не торопилась, делала вид, что не знает.

— Жди! — произнесла она в разговорную трубку у ложа. Вытянулась, отбросила в угол флакон с маслом. Путь Мутгана завершен. Завершен по закону искусства, что ведомо лишь ей одной. Ее сын достоин того, чтобы стать бессмертным. Но кто займет его место? Нассини вспомнила о северном вожде. Не будь она антассио сонангой, мысль о том, что наследник одного из высочайших имперских родов находится в ее власти, наполнила бы женщину сладким трепетом. Но она — сонанга. Ниххан есть ниххан, кем бы он себя ни мнил. Иное дело — кровь Муггана на его мече. Вот что придает ему прелесть. И сам он неплох. Красив естественным обликом, честен, бесстрашен — вот истинно ядовитые качества! И безумие в нем есть. Та толика, что делает пищу пряной. Он удостоится бессмертия, но не сможет стать тем, чем был Мугган.