Потрясатель Тверди

Но есть и тот, кто может. Нассини мысленно спустилась в подземную часть Дворца, отыскала большую, богато убранную комнату. Там обитала ее надежда. Он ни в чем не знает отказа. Кроме свободы, которая ему не нужна. Раз в две сестаис Нассини приходит к нему. Днем. Тому, кто не видит света Таира, все равно. Но сегодня она велит вывести его из благой тьмы. А завтра он осуществит ее волю, подобную воле Муггаиссы Великого. И снова подумала об Эаке. И еще о его телохранителе. «Его волосы так же чисты цветом, как и мои. Жаль, если он таков, каким его представил Сихон». Этой ночью она узнает, годен ли он для искусства или только для Сихона. О Ниле сонанга думала без воодушевления. Как о необходимом, обыденном. И вспомнила о Хумхоне: ждет!

— Войди! — произнесла она в трубку.

Хумхон низко поклонился. В руках у него была шкатулка из черного металла в локоть длиной, с маленьким портретом Муггана, выложенным из цветных мозаичин на черной крышке шкатулки.

Мелкими шажками, униженно улыбаясь, Хумхон приблизился к столу, поставил шкатулку и открыл ее.

Внутри, в продолговатом углублении, выкрашенном в алый цвет, на белой атласной подушечке лежал мумифицированный фаллос.

Оттолкнув слугу, Нассини схватила его. Фаллос был прохладный и твердый, но цвет его, желто-коричневый, создавал ощущение тепла. Поверхность была гладкой, как будто покрытой лаком. Нассини провела острым ногтем. От ногтя остался след.

— Осторожней, госпожа! — обеспокоенно пробормотал Хумхон. — Прошло лишь восемь хор. Состав еще не окреп!

— Хочешь сказать, ты принес несовершенную вещь? — вкрадчиво спросила сонанга.

— О нет! Нет! — испугался ниххан. — Вполне готовую! Но для настоящей крепости нужно два дня, а ты велела…

— Не бойся, ниххан! — перебила она его. — Я довольна!

Она потрогала крохотную мошонку. Ничего не поделаешь, если сам орган Хумхону удавалось увеличить почти на треть, то мошонка ссыхалась до размера орешка.

Нассини не смогла отказать себе в удовольствии. Она положила фаллос в шкатулку, вышла и вернулась, неся с собой точно такую же, но без портрета на крышке. Хумхон затрясся. Сонанга искоса глядела на слугу, когда открывала вторую шкатулку. Там лежал еще один фаллос. Немного побольше и потемнее, чем тот, что принес сейчас Хумхон.

— Твое искусство растет! — произнесла она, делая вид, что сравнивает.

Хумхон всхлипнул.

«Он определенно становится похож на бабу», — подумала Нассини.

Двадцать иров назад Хумхон, десятник Внешней Стражи, посмел оттолкнуть госпожу. Может быть, он был пьян и хотел показать себя перед девушкой, с которой лежал, когда пришла Нассини. Может, это была первая глупость, которую совершил этот сильный, жадный и далеко не глупый воин.

Когда его взяли, чтоб предать долгой смерти, он вдруг закричал, что искупит вину. О! Сонанга не пожалеет, если даст ему время.

Муж ее, Суррух, недовольно заворчал: ниххан хочет убить себя и лишить его удовольствия. Нассини, может быть, в пику мужу, потребовала, чтоб ниххан получил желаемую отсрочку.

Когда в длинном перечне, что передали ей от Хумхона, оказалась бритва, Нассини подумала, что ниххан все же их провел. Но сказала, чтоб тот получил желаемое: если Суррух лишится развлечения, что за дело — ей?

Спустя два дня Хумхон, бледный, как она сама, преподнес ей шкатулку без портрета, что стояла сейчас на столе. Так было положено начало коллекции Бессмертных.

Сурруху «искупление» понравилось. Он жалел только, что все происходило без него.

Отец Хумхона был бальзамировщиком, а он сам — учеником лекаря, которого учитель выгнал за некоторые особенности характера. Знания ниххана сулили хозяину новые удовольствия. Но прошло совсем немного времени — и на полку за шелковой шторой была поставлена шкатулка с портретом Сурруха.

Чувство, которое Нассини испытывала к скопцу, можно было бы назвать благодарностью антассио сонанги — источником новых ощущений для нее. Лицо его, когда Нассини развлекалась с отторгнутой частью ниххана, было восхитительно. Вот и сейчас он смотрит на нее и думает лишь об этом. В другой раз Нассини не отказала бы себе в удовольствии посмотреть, как он будет грызть толстые губы и пускать слюну, но сейчас ей не терпелось остаться одной.

— Иди, ниххан! — отправила его она. — Но будь готов: завтра у тебя будет работа.

И Хумхон ушел, мягкий, огромный, с телом, подобным телу слизня. Но руки его, сильные большие руки воина, были умны и искусны.

«Кроме того, я могу не покупать настоящего лекаря», — подумала сонанга.

Она вернула шкатулку без портрета на место, в начало длинного ряда одинаковых черных кубиков. Каждый Бессмертный должен быть в такой же шкатулке, как и остальные. Это — правило искусства.

Нассини приготовила ложе, смочила руки остро пахнущим маслом и принялась растирать светло-коричневый фаллос, пока он не нагрелся до температуры тела. Тогда сонанга сунула его под мышку, зажгла бронзовую курительницу и уронила в нее несколько фиолетовых кристалликов магического зелья, из тех, что делают время бесконечным.