Потрошители морей

И я добровольно из-под палки чёрного надсмотрщика Джонни Батисты пошёл крушить сахарный тростник. Работа была не пыльной и на свежем воздухе, а потому я взвыл не ранее чем через наделю:

— Мистер Флауер, — сказал я уважительно при неожиданной встрече с плантатором, — а не найдётся ли у вас более умственной работёнки человеку европейского образования в самом городе Киеве? А тем более, ветерану испанского сопротивления?

Не знаю, что проняло старика. Может, мои прежние раны, может гордое упоминание незнакомого города, но только мистер Джеймс вдруг спросил:

— Сынок, а ты обучен грамоте?

Я незамедлительно уверовал старика в моём высоком образовательном цензе, процитировав несколько псалмов из псалтыря на церковно-славянском языке, а потом перевёл их на эскимосский, чем довёл плантатора почти до нервного срыва. Как бы то ни было, но я постарался выставить себя в самом выгодном свете.

— Хорошо, — сказал хозяин положения, полностью придя в себя, — с этого дня ты будешь самостоятельно вести учёт собственной выработки. Я доверяю тебе, тем более, что Джонни следить за всеми не успевает.

Вот таким образом я приобрёл дополнительный бумажный приработок, без ощутимого заработка, став единоличником при нашем общем хозяйстве. Однако, разделение труда у меня закончилось, едва начавшись.

— Сынок, — позвал меня старикан Джеймс, неожиданно припёршись на делянку, где я истово махал топором, — Мистер Блуд, а не помог бы ты мне с архивами?

Я уже был готов дерзко отправить старика вместе с его книжными червяками куда подальше, но вовремя сдержался от неприличного жеста и слов.

— А отчего бы и нет? — просто откликнулся я звонким колокольчиком.

— Тогда ступай за мной в библиотеку, — позвал меня мистер Флауер.

«Да хоть в хлев, лишь бы подальше от тростника!»- хотелось ответно воскликнуть мне, но я лишь согласно кивнул, как бы с неохотой, и зашагал за хозяином к дому. И вот с этого дня работа моя хоть и оказалось пыльной, но очень интересной и познавательной. Я разбирал семейные бумаги рода Флауеров, системно раскладывал их по кучам и составлял опись всей этой рухляди.

— Скоро писать завещание, — придавал осмысленности моей работе плантатор, — надо никого не забыть, кое-кого вообще не вспомнить, а что оставить дочери, я и сам пока не знаю.

— Будем надеяться на лучшее, — успокаивал я старика уже как друг семьи, — если Менди испанцы не признают ведьмой, то до смерти пытать не станут, — и тут же добавлял:- Будем ждать хорошего и без устали молиться за неё!

На том мы и спелись со старым джентльменом. То есть он оставался любить дочь такой, каковой запомнил, я же возлюбил её заочно, словно ещё живую, дабы не травить отцовскую душу мистера Флауера предполагаемой правдой об участи Менди. А вообще, зная работу с бумагами ещё со школы деда Прокопия Порфирьевича и батюшки Димитрия Прокопьевича, я вскоре удостоился даже скупой похвалы хозяина за свой архивный труд.

— До тебя, — как-то сказал старый джентльмен, касаясь моего плеча, — никто так проворно не мог справиться с документами. Сразу видно хорошую европейскую школу, но если ты и впредь начнёшь жечь бумаги, не испрашивая у меня разрешения, то будешь висеть, как вон тот чернокожий верзила, — и он стэком указал за окно на площадь перед домом, где как раз в эту пору раскачивался на ветру очередной беглый раб.