Поцелуй Большого Змея

Протянул он крыло к Еноху и взял его за ухо, словно пальцами ухватил. Енох рот раскрыл, чтоб закричать, только воздух внутрь ворвался и дыхание перебил. А серафим давай его за ухо тягать. И не больно вроде, а только такая тоска грудь Еноху заполнила – жить не хочется. И стыд невообразимый, и горечь ужасная, и дрожь в каждой жилочке.

В общем, стал он с жизнью прощаться, как вдруг вспомнил о поручении Наставника. Кто же его доставит, если он умрет? И слова поручения вдруг сами собой из памяти всплыли.

А серафим словно тоже их услышал: повернул лицо свое, крыльями прикрытое, к Еноху и глянул на него сквозь перья. Енох говорит – точно молния оттуда сверкнула, а померкло все вокруг. Очнулся он на земле; тело болит, точно били палками. Еле-еле поднялся, собрался с силами и пошел искать, где линия с небес опускается. Долго шел, по дороге пить захотелось. Он с собой обычно ничего не брал, чтоб быстрее добираться. Да и не нужно было – на бегу ни есть, ни пить не хочется. А тут в горле все пересохло.

Увидел ручей горный, подошел поближе, рухнул на колени перед ручейком, увидел отражение и чуть снова сознание не потерял. Из ручья на него смотрел старик. Вот так вот оно, – закончил Шали рассказ и, оторвавшись от стенки, снова наклонился над свитком.

– Некоторые думают, – добавил он, – будто им все позволено. Это их и губит. Подумай об этом, Шуа, подумай хорошенько.

– Погоди, погоди, – остановил я Шали, уже опустившего голову над свитком. – А дальше-то что было? В Дамаск Енох добрался?

– Добрался, конечно, добрался. И поручение передал. Оно-то его и спасло. Если бы не Наставник, на землю бы мертвое тело опустилось, а не наш Енох. Но слово Наставника имеет силу не только на земле, но и в Небесах.

– А способности у него не отнялись?

– Вроде нет. Бегает так же шустро. Он в обители почти не бывает, то в Ливан его Наставник посылает, то в Дамаск, то в Александрию. Иной раз до Рима добирается.

– Так его ради меня в обители оставили?

– Конечно! Я ведь уже сказал – тебе повезло. Обычно Енох занимается с продвинутыми учениками на высоких уровнях обучения. Но чтобы его посылали объяснять азы начинающему – про такое я слышу впервые.

Он снова начал опускать голову к свитку, и я опять помешал ему.

– Шали, пожалуйста, еще один вопрос.

– Но только один.

– Хорошо. Мне Малих сто один раз повторял, что наше учение – устное, поэтому никаких записей делать нельзя, а нужно все учить наизусть. А ты не поднимаешь головы от свитка, как же так?

– Хороший вопрос, – улыбка Шали напомнил мне Малиха. – Только ответ на него очень прост. Я не учу, а вглядываюсь. Есть понятия, которые невозможно выучить, они должны сами войти в твою голову. Единственное, что можно делать – долго вглядываться в написание букв. И тогда Знание само оживет внутри. Все, а теперь не мешай.

– Шали, Шалинька, пожалуйста, – умоляюще протянул я. – Ответь только, где Кифа?

– Его посадили под паука.

– Под паука?! А что это?

– Узнаешь, узнаешь в свое время.

– Это опасно, Шали?

– Да нет, просто проверка, экзамен. Если провалит, вот тогда будет опасно. Для его будущего мира. Но не для тела. Все, Шуа, больше я не отвечаю ни на один вопрос.

Шали резко опустил голову к столику и погрузился в рассматривание свитка. Я вздохнул и принялся за упражнения. Слишком много вопросов осталось незаданными, а те, на которые были даны ответы, оставались во многом непонятными.

Следующие несколько часов прошли в полном безмолвии, нарушаемом только легким потрескиванием фитилька. Мне хотелось узнать, когда Шали закончит занятия, но он, похоже, намеревался сидеть над свитком до самого утра.

Мои упражнения шли из рук вон плохо. Ничего не получалось. Тепло пропадало почти сразу, а использовать советы Еноха я не решался из-за томления. В конце концов, устав от бесполезного разведения и сведения ладоней, я попробовал осторожно вывести наружу томления из обеих рук, но не сталкивать их, как когда-то, а лишь потихоньку коснуться одним другого. Ничего не произошло, каждая рука словно уперлась во что-то мягкое, плавно прогибающееся под малейшим нажимом, но вместе с тем довольно прочное, не поддающееся дальнейшему углублению. Будто бы я давил на мех, наполненный оливковым маслом, мех, частично опорожненный, в котором оставшееся масло под нажимом мягко перекатывалось из одного края в другой.

Я спрятал томление и опустил руки. Было уже поздно, мои глаза начали закрываться сами собой. Неутомимый Шали по-прежнему сидел в прежней позе, низко склонившись над пергаментом. Дрожащий огонек фитиля окрашивал в желтый цвет его волосы и щеки, и я невольно подумал, до чего красив мой товарищ.

Кифа не пришел ни в Дом Собраний, ни к завтраку.

– Ты не о том думаешь, – буркнул Шали, заметив встревоженные взгляды, которые я то и дело бросал на пустое место за нашим столом.

Я только пожал плечами.

Когда мы сменили одежду, и я уверенно двинулся к двери, Шали остановил меня:

– Сегодня я провожу тебя вместо Кифы.

– Зачем? Обитель самое безопасное место в мире!

Шали покачал головой.