Поцелуй черной вдовы (СИ)

– Да знаю я, точно так же сказал прошлой ночью громила, – он покосился на Сайласа. – Мол, не касайся ее ради собственной безопасности... Намекал, что набьет мне лицо? Так я не из пугливых. К тому же кто дал ему право указывать... Он твой... возлюбленный? – Соланж отрицательно покачала головой. – Тогда почему он...

– Я покажу. – Она поднялась и указала на мотылька, бьющегося в окно. – Сможешь поймать его?

Молодой человек сдвинул брови.

– Зачем?

– Это важно. Принеси мотылька! Только будь осторожнее, не убей его.

Явно в полном недоумении, полагая, что девушка просто над ним насмехается, Уильям все-таки изловил мотылька и принес его, осторожно удерживая за крылья.

– Прости, – прошептала Соланж и коснулась кончиком пальца трепещущего крыла.

В тот же миг мотылек перестал трепыхаться и бездыханным упал на ладонь.

Шекспир все еще недоумевающе посмотрел на Соланж, а та, спрятав руки за спину, поспешно заговорила:

– Это я убила его. Понимаешь теперь? Моя кожа смертельно опасна. Прикасаться ко мне – самоубийство! Вот почему я постоянно в перчатках. И никого не подпускаю к себе... Я как чума, только убиваю быстрее. Достаточно тронуть пальцем...

– Но... – Рот Шекспира открылся, чтобы что-то сказать, да так и остался открытым, хотя он не добавил ни слова.

И пока он стоял в полном оцепенении, Соланж подняла с пола сумку, с которой приехала в Лондон, и, покопавшись в ней, извлекла новую пару перчаток.

Натянула их на руки и сказала:

– Тебе лучше отправиться в «Глобус», не пропускать репетицию из-за меня. Скажи там, что я расхворалась, но постараюсь встать на ноги как можно быстрее... И это, – она замялась, сжав пальцы, – не говори никому. Я не хочу, чтобы люди боялись меня!

Тут Шекспир отмер.

– Я никому не скажу, – запальчиво кинул он. И запнулся: – Н-но как это вышло? Так было всегда?

– Проявилось, когда мне было тринадцать. От отца передалось, по словам матери...

– Я никогда прежде не слышал такого.

– И хорошо: я никому не желаю подобной судьбы, как моя.

Уилл продолжал усиленно думать о чем-то, кивнул, но весьма отстраненно. И вдруг произнес:

– А сэр Аллен... он это... он знал?

– Нет, конечно, – не стала обманывать парня Соланж. – В противном случае он бы не стал прикасаться ко мне...

– А он...

– Да, конечно. Но мне не жалко его! – добавила с вызовом. – Он сек меня плетью и заслужил свою смертью, жалкий боров.

Собеседник смутился, услышав эти слова: ясное дело, сэр Аллен в их маленьком Стратфорде был столпом общества, важным ее представителем. А она убила его...

– Э... я тогда отправлюсь в театр, и так уже опоздал, – промямлил Шекспир. – А ты выздоравливай. Я... Увидимся вечером.

– До свидания, Уилл.

Молодой человек не смотрел на нее, когда выходил, вполне может быть, что уже и не взглянет, как прежде. Что их дружбе конец! И мысль эта расстроила даже больше услышанного вчера от Сайласа Гримма.

В расстроенных чувствах Соланж легла на постель и долго лежала, глядя на спящего Гримма.

Он действительно мог ей помочь на дороге, теперь, в свете новых событий, девушка верила в это, но она стреляла в него и убежала...

А он поплатился за этой свободой.

И всем, что имел...

Почему?

Только лишь потому, что они перевертыши, в сердце которых живет один Лес, или дело в другом? Теперь, обратившись, эту общую связь, о которой лишь слышала краем уха, Соланж понимала яснее. Прочувствовала на собственном опыте, когда бегала с Гриммом по лесу...

Воспоминание оказалось приятным, и она улыбнулась.

Как он забавно схватил ее лапами и усадил себе на живот... Как утробно рычал, будто мурлыкал, и огромное тело медведя вибрировало под ней. Ей бы в жизнь не подумать, что он так умеет... Что Сайлас-Кайл-Гримм умеет дурачиться и быть нежным.

Совершенно не к месту всплыли слова болтушки Жюли: «Даже вы не можете не признать, что мистер Гримм приятный мужчина».

Соланж так и эдак разглядывала мужчину, спящего на полу, и скрепя сердце признала, что что-то в нем есть... Особенно, если он не язвит, а молчит, как сейчас.

В конце концов она задремала и проспала какое-то время, а проснувшись, почувствовала, что голодна. Гримм по-прежнему спал, и Соланж, впившись зубами в сочное яблоко, подхватила забытый Шекспиром исписанный лист.

Что увидишь, как проснешься,

Всей душой тем увлечешься.

Пусть любовь тебя гнетет:

Будь то волк, медведь, иль кот,

Иль с щетиной жесткой боров –

Для твоих влюбленных взоров

Станет он всего милей.

Как придет, проснись скорей! – прочитала она и посмотрела на Гримма.

– «Что увидишь, как проснешься...» – повторила она, отбрасывая лист. – Что у этого парня за глупости в голове? – возмутилась она, имея в виду написавшего эти строчки поэта.

Но рифмованные слова оказались навязчивыми, как мокрый лист, прилипший к подошве, и снова и снова крутились в ее голове до пробуждения Гримма. Она даже невольно на него рассердилась, словно он, а не Уилл, написал эти строки, чтобы ее изводить...

И потому начала их беседу с попреков.

И вообще не решилась спросить, что было ночью...

А Сайлас к тому же заговорил о необходимости отлучиться. И планами с ней не делился...