Уайльд. Ты хочешь сказать, что ваша дружба налагала на меня обязательства.
Росс. Дружба всегда налагает обязательства.
Уайльд. Моя — нет. Спроси уличных нищих, которым я щедро раздавал деньги.
Росс. Оскар, я всегда тебе помогал. И сейчас я стараюсь примирить две враждующие стороны.
Уайльд
Росс. Я не хотел, чтобы ты узнал из письма. Плохие они или нет, судить тебе.
Уайльд. Как мило. Мне дан выбор?
Росс. Я говорил с Констанцией.
Уайльд. Это я понял. Как она?
Росс. У нее неважно со спиной.
Уайльд. Грустно слышать.
Росс. Она упала и повредила позвоночник. На улучшение рассчитывать не приходится.
Уайльд
Росс. Сирил в Гейдельберге, Вивиан в Монако. Они научились играть в шахматы.
Уайльд. Обо мне спрашивают?
Росс. Часто.
Уайльд. Надежда однажды их увидеть — вот что меня держит. Этим я живу.
Росс. Значит, мы говорим с тобой на одном языке.
Уайльд. Писала, да.
Росс. Но ты не отвечаешь на ее письма.
Уайльд. Не отвечаю.
Росс. Могу я спросить — почему?
Уайльд. О чем мне писать? Что Дузе хорошо играет, но все же не так хорошо, как Сара Бернар? Посплетничать об искусстве? Поговорить о переменчивой неаполитанской погоде?
Росс. Узнав, что ты в Неаполе, она заподозрила худшее. Кто едет в Неаполь в это время года?
Уайльд
Росс. С чего ты взял?
Уайльд. Мало было поймать меня в капкан… упрятать за решетку… уничтожить мою репутацию… отнять у меня Лондон, центром которого я был. Всего этого мало! Меня настигают даже здесь, в моем временном пристанище! Меня оставят когда-нибудь в покое?
Росс. Все зависит от тебя, Оскар.
Уайльд. Это ты так считаешь.
Росс. Нет. Так считает Констанция.
Уайльд. Есть какая-нибудь разница? Разве это не одно и то же?
Росс. Оскар, ты знаешь, чего от тебя хотят.
Уайльд. Как же!
Росс. Можно ничего не объяснять.
Уайльд. Такое чувство, будто я вас сильно подвел. С чего бы это?
Росс. Я ничего такого не говорил.
Уайльд. Я пытаюсь понять. Я не оправдал твоих надежд уже тем, что вышел на свободу? Мне вернуться обратно в тюрьму?
Росс. Не мое — Констанции. Я всего лишь передаю ее мнение.
Уайльд. Всего лишь? Ты хочешь сказать, что не выступаешь в роли друга-утешителя? Вы не сидели в Нерви, ты и она, в полумраке комнат под рококошной лепниной, со стаканом доброго кагора, печально склонив головы и тихо сокрушаясь: «Оскар, бедный глупый Оскар…»?
Росс. Ты обещал. Еще находясь в тюрьме, ты ей обещал.
Уайльд. Ну-ну?
Росс. Ты не выполнил своих обещаний!
Уайльд
Росс. Оскар, ты поставил свою подпись под договором.
Уайльд. И что?
Росс. Договор надо выполнять. Констанция в своем праве.
Уайльд. О каком праве ты говоришь? О праве на шантаж? «Веди себя так, как я сказала, и ты увидишь своих детей!» Год за годом, в какие бы притоны Ист-энда ни заводила меня жажда приключений, чьи бы жесткие губы ни оскверняли мои в темноте анонимного свидания, я всегда торопился домой, чтобы рассказать своим детям историю про добрую фею или несчастное привидение… Детская — не спальня — была моим домом, Робби. А теперь она манипулирует моими сыновьями, как шахматными фигурами: захочет — двинет вперед, захочет — оставит на месте. И ты признаешь за ней это «право»? Я два года не видел своих детей. В диких джунглях родителя не разлучают с детенышами! Нет, я больше…
Росс. Оскар, это война. У нее нет другого оружия. Не давай волю своему негодованию, ни к чему хорошему это не приведет. Только к поражению. К печальному концу.
Уайльд. Моя жизнь уходит в песок… песок, который никак не напьется красного вина. Когда уже Констанция скажет: «Довольно»?
Росс. Когда ты уйдешь от Бози.
Уайльд. Уйти от Бози?.. Куда?