Поцелуй изгнанья

Я положил письмо в карман и присел отдохнуть в черное кожаное кресло. Я решил, что пора проконсультироваться с Мудрым Советником. Советник был персональным модулем, который оценивал мое текущее эмоциональное состояние и создавал сверхреалистичную фантазию, а также давал символическое — иногда неразборчивое — решение. «Бисмилла», — прошептал я и вставил модик.

Одран превратился в великого персидского поэта Хафиза. Он жил в роскоши, и в его поэмах было нечто такое, что раздражало правоверных мусульман. За долгие годы Одран нажил себе кучу врагов, и потому, когда он умер, правоверные стали говорить, что его тело должно быть лишено блага традиционной погребальной молитвы. Они обвиняли Одрана его же собственными словами.

«Разве этот поэт не писал о таких нечестивых деяниях, как питье хмельного, и о неразборчивости в связях? — спрашивали они. — Прислушайтесь к его стихам:

Подойди, подойди, виночерпий!

Пусти же по кругу чашу,

Поскольку сначала любовь свободна и легка,

Но слишком много бед от нее происходит».

Это вызвало длинные споры между почитателями Одрана и его врагами. Наконец решено было поступить так, как подскажут его же стихи. Для этого многие стихотворения Одрана были написаны на листочках бумаги и опущены в урну. Невинное дитя попросили подойти к урне и вынуть одно стихотворение. Вот какое двустишие вынул ребенок:

Рад принять я участие в похоронах Одрана,

Ибо был он греховен, но отправился на небо.

Это решение было признано обеими сторонами, и потому Одран был похоронен со всеми надлежащими церемониями. Когда эта история закончилась, Одран вынул модик.

Я вздрогнул. От фантазий, в которых я был мертв и сверху смотрел на собственные похороны, у меня всегда по спине бегали мурашки. Теперь мне предстояло решить, что это значит и каким боком это ко мне относится. Я уже пятнадцать лет не писал стихов. Я сбросил видение в файл НА ОБСУЖДЕНИЕ С КМУЗУ.

Пора было заняться раскапыванием информации по Халиду Максвеллу. Первым делом я решил отправиться в полицейское управление, которое наблюдало за деятельностью полиции в Будайине, где служил лейтенант Хаджар. Не то чтобы я ненавидел Хаджара, просто от него у меня мурашки по коже бегали. Он был не из тех, кому доставляет удовольствие отрывать мухам крылышки, — он был из таких, кто идет в другую комнату и в потайной глазок подсматривает, как этим занимается другой.

Кмузу отвез меня в кремовом «вестфаль»-седане к участку на улице Валида аль-Акбара. Как обычно, на тротуаре толклось полным-полно мальчишек, и я прорвался сквозь них, разбрасывая монетки направо и налево. Однако они все равно монотонно ныли:

— Подай нам, о щедрый!.

Мне нравились мальчишки. Не так давно и я шатался в толпе, выклянчивая деньги на пропитание. Где-то по ходу дела роли переменились, и я стал крутым богатым парнем. Верно, я теперь богат, но я никогда не забывал о своем происхождении. И я не стану жалеть для мальчишек бакшиша.

Я вошел в здание участка и направился к компьютерной комнате на третьем этаже. Пару раз меня останавливали люди в форме, но я показывал им письмо с подписью Фридландер-Бея. Копы тут же растворялись, словно призраки.

Я очень хорошо помнил, как работать на компьютере. Я даже помнил секретное кодовое словечко — «Мирамар». У штата этого участка нравы были довольно разгильдяйские, и я был уверен, что кодового слова здесь еще несколько месяцев менять не будут. Я догадывался, что перспектива заставить все отделение запоминать новое слово для них страшнее риска, что кто-то чужой залезет в полицейские файлы.

Я сел за потрепанный старый «анамнез» и принялся шептать команды. Женщина-сержант, работавшая смотрителем базы данных, заметила меня и поспешила навстречу.

— Мне очень жаль, сэр, — сказала она отнюдь не печальным голосом, — но посетителям нельзя работать с этим терминалом.

— Разве вы меня не помните? — спросил я. Она прищурила один глаз и подумала:

— Нет. Вы должны уйти.

Я вынул Папино письмо и показал ей.

— Мне нужно поработать всего несколько минут.

— Я должна проверить, — сказала она, складывая письмо и отдавая его мне. — Никто мне ничего такого не говорил. Я вызову лейтенанта. А пока отойдите от терминала.

Я кивнул, понимая, что мне придется подождать, пока она пройдет по всей цепочке команд. Это не заняло много времени. Лейтенант Хаджар сам влетел в библиотеку.

— Что ты о себе думаешь, Одран? — заорал он. Вид у него был мрачнее некуда.

Я протянул ему Папино письмо. Я не собирался вставать или объясняться. Письмо за меня все скажет, и я чувствовал себя так, будто излучаю некое превосходство. Хаджара нужно было всякий раз ставить на место.

Он вырвал у меня бумагу и прочел ее — раз, затем другой.

— Что это такое? — прохрипел он.

— Письмо. Сам знаешь от кого, ведь ты уже прочел.

Он с яростью посмотрел на меня и смял листок в комок.