Поцелуй льва

Их было двадцать один. Голые и обстриженные, все они были словно копии один одного. Наше присутствие тоже сбило их с толку. Молча каждая сторона пыталась оценить другую. Для них место было на полу, а вот матрасов и одеял не было.

Наконец старший в камере нарушил эту молчаливую конфронтацию. Авторитет профессорского голоса очень подходил ему, как старшему над нами. Когда выявилось, что новоприбывшие украинцы, он приветствовал их от нашего имени. Но узнав что они мельниковцы, а значит наши соперники, мы охладели. Мне было безразлично, что они будут спать на полу без матрасов.

На следующий день им принесли постель, и все мы стали равноправными, несмотря на политические убеждения. За исключением шестнадцатилетних, меня и Богдана, всем остальным было от двадцати пяти до пятидесяти лет. Вечером, когда расстелили матрасы, они покрыли весь пол от стены до перегородки, за которой стояла посуда для мочи.

В тот же день принесли нашу одежду. От неё воняло так же, как в душевой. Моя рубашка была в пятнах и облезла, а на ощупь напоминала накрахмаленное полотно. Наши попытки установить контакт с соседними камерами перестукиванием успеха не имели. Или стены были слишком толстые, или камеры были пустыми.

С этого момента наша жизнь в Монтелюпе начала нормализоваться, входить в обычную тюремную колею. Как и в каждом заведении с вековой историей, жизнь узников в Монтелюпе подчинялась определённым традициям, к которым присоединилась ещё немецкая точность. Наша жизнь протекала точно по расписанию.

6:00 ― нас будит свисток надзирателя. Через одну-две минуты он входит в нашу камеру. Тот, кто первый его увидит, кричит «Achtung![29]» Все встают, вытягиваются, надзиратель приказывает троим открыть окна, а ещё двоим ― взять посудину с мочой, а затем все идут за ним в туалет. Там только один унитаз, которым нам нечасто доводится пользоваться, и один умывальник.

Вернувшись в камеру, складываем матрасы и одеяла в аккуратные стопки. Тут они будут стоять до вечера, так как нам строго запрещено пользоваться ими на протяжении дня. За нарушение этого правила лишают ужина. Затем уборка ― собираем все соломинки, которые упали из матрасов.

7:00 ― приходит надзиратель, делает перекличку. Мы ждём его, выстроившись в три шеренги. Старший, что стоит в начале первой шеренги, кричит «Achtung!» Мы стоим по стойке «смирно», а он стандартно рапортует: «Камера № 59: пятьдесят четыре заключённых, присутствуют все, всё в порядке». Пересчитав нас, надзиратель объявляет «Вольно!» и приступает к осмотру матрасов и одеял, затем проверяет окна ― не отбиты ли доски. Когда он уходит, старший снова кричит «Achtung!», мы вытягиваемся, а после того как надзиратель закрывает дверь, мы поём «Боже Великий, Единый, нам Украину храни…»

8:00 ― долгожданный миг ― завтрак. Выстроившись в очередь, мы ожидаем, пока надзиратель откроет дверь. Двое заключённых приносят емкость с кофе. Один из них выдаёт нам по поллитровой жестяной кружке, а второй наливает туда кофе. Третий раздаёт хлеб ― 1/5 Komissbrot, как они его называют. Это вдвое больше, чем в Лонцьки. Многие завидуют заключённым, работающим на кухне. Это занятие привилегированное, его доверяют по старшинству.

Не хотел бы я дождаться таких привилегий.

8:30 ― собирают пустые кружки и пересчитывают их. Мы можем до вечера делать что вздумается. Можно стоять, сидеть, вот только лежать нельзя. Можно раздумывать о таинстве жизни и смерти. Можно обвинять за наши судьбы Сталина, Гитлера, Бога или стечение обстоятельств. Можно укорять себя за глупость. Много чем можно заниматься. Но тяжелее обвинять себя.

18:00 ― событие дня ― ужин. Говорят, история повторяется. В Монтелюпе она повторяется ежедневно. Пронзительный свист знаменует начало ужина. Мы выстраиваемся в три шеренги. Надзиратель открывает двери. Тюремный повар ― самый привилегированный арестант ― раздаёт ужин собственноручно. Он держит большой ополовник, как когда-то короли держали скипетр и даже не глядя на нас, погружает черпак в суп ― ячменный или с лапшой. Главное в том, что суп в большоё кастрюле на дне густой, а сверху ― одна вода. Поэтому очень важно, как глубоко повар погружает черпак.

Один раз, стоя в очереди, я попробовал загипнотизировать повара, чтобы он дал мне со дна густого навара. Но когда подошла моя очередь, он зачерпнул только по поверхности и плеснул мне мутной жидкости. Обычно, как и при других обстоятельствах, я бы просто повернулся и ушёл разочарованный, надеясь что завтра посчастливится больше. Но теперь я вылил эту водичку назад в кастрюлю да ещё так, что она расплескалась, забрызгав повару лицо.

Ошеломлённый, он моргнул на меня своими голубыми, будто бесцветными глазами. В них ощущалась слабость. Я твёрдо посмотрел на него и решительным движением протянул к нему кружку. Какое-то мгновение он колебался. Потом отвёл взгляд, зачерпнул со дна и налил мне густое варево.