Поцелуй небес

— Это я у же не надеялся увидеть тебя после того… Ну, дело в том, что гадалка предсказала мне черные дни… Я разыскал тебя, а когда увидел в холле этого господина, решил, что тебе лучше быть подальше от него. За ним числятся плохие дела. — Амир излагал ситуацию без всяких эмоций, будто речь шла о повседневных заботах. Он не имел права, да и не хотел пугать Ванду и уже решил, как поступит дальше: спрячет женщину в надежном месте и предупредит ИО о готовящемся на нее покушении. Организация предъявит убийцам ультиматум о неприкосновенности госпожи Динстлер, гарантируя ее молчание. Сейчас же необходимо было оторваться от весьма опытного преследователя. Амир не сомневался, что шум воды в апартаментах Ванды мог ввести его в заблуждение максимум на двадцать минут. Учитывая сложную переправу через ограду, следовало предположить, что серебристый «опель» уже висит на хвосте у БМВ. Если только убийца не передумал или не свернул на другую дорогу.

Как всегда в ситуации повышенной опасности Амир почувствовал прилив сил и обострение ощущений. Древний инстинкт бедуинов наделял его сверхзоркостью и сверхчутьем в ситуации охоты — не важно идешь ли ты по следу хищника, или он рыщет за твоей спиной. Кровь пульсировала с удвоенной силой, нервы трепетали, на сосредоточенном лице лежала печать покоя.

Впереди, в бархатном мраке, светились леденцовой россыпью габаритные огни легковушек и трайлеров, на встречной полосе с ракетным свистом проносились редкие автомобили. Где-то на холме, описывая танцевальный полукруг, двигалась подсвеченная прожекторами, вытянутая в небо церковь, будто парящая над темными перелесками и спящими деревеньками. Ночь летела навстречу — огромная, опасная, колдовская.

Амир резко прибавил звук, поймав на радиоволне вкрадчивые переливы мандолины, начинающие тот самый, популярный в России семидесятых вальс Нино Ротта к невиданному тогда еще советским человеком кинофильму «Крестный отец». Музыкальные фразы наливались силой, ввинчиваясь в душу, незаметно вступил оркестр и мощным фронтом двинулся в наступление… Прошлое вернулось, обманным жестом иллюзиониста переменив декорации: по сторонам темнел заснеженный ельник, черный лимузин катил молоденького Амира и нарядную Ланку в сияющий «Метрополь» — прямо в жадные объятия Хосейна. Как бы поступил он теперь, зная последующий ход событий? Приказал бы шоферу развернуться и мчать подальше от Москвы? Попросил бы в СССР политического убежища и, женившись на Ланке, стал бы давать уроки арабского студентам Института восточных языков, скрываясь от гнева Хосейна? Да нет — он и теперешний, поступил бы точно так же, потому что навечно вытравлена в его сознании преданность Господину. Несмотря на то, что до скончания дней, не перестанет терзать его страсть к этой женщине — той, что под новым именем и в новом воплощении сидела рядом с чувственной отрешенностью, глядя на несущуюся навстречу ночь.

— Я хочу помочь тебе. Ты должна слушаться меня. Ты всегда слушалась меня, Лана, — сказал Амир, и даже не спохватился, спутав имена. Ванда посмотрела на него с грустью сомненья:

— Ты все это делаешь ради той, другой, чью фотографию мне показывал?

— Для тебя, Ванда. И тебе лучше не знать, как многим я рискую. Помолчав, она спросила:

— Мы действительно так похожи? — ее рука крадучись скользнула по его бедру. — И ты все же предпочитаешь меня? — Вандины пальцы нащупали «молнию» и потянули замок.

— Ты и она — для меня одно и то же. Ее давно уже нет, а ты — моя женщина…

Опять был маленький придорожный отель. Амир свернул к нему, неожиданно это решение. Самолет, должный унести их в далекую страну на южноафриканском континенте, где госпожа Динстлер сможет переждать опасность, все равно вылетает вечером. Преследователь, по всей очевидности, сбился со следа. Да и вообще, какое все это имеет значение, если за дверью одного из этих номеров любовников ждет большая теплая постель. Амир, пребывающий в несвойственной ему легкомысленной размягченности, позволил расслабиться своим всегда натянутым как струна нервам, неумело усыпляя природную восточную подозрительность. Завтра он запустит механизм прикрытия, спрячет Ванду, предупредит ИО. А пока — несколько часов законного, дарованного в награду за прежнее самоотречение, блаженства.

Спящий отель казался вымершим, а их комната на пятом этаже самостоятельным, обособленным миром, парящим в безопасной недосягаемости. Внизу, на стоянке поблескивали в холодном, наполненном мелкой моросью свете фонарей, крыши автомобилей, красно-зеленым заревом мерцала реклама бензоколонки, а где-то, совсем в другом мире, позвякивало стекло в разгружаемых у ресторанчика ящиках с пивом.

Закрыв за собой дверь, они обнялись и простояли так целую вечность, не спугивая движениями победно вскипающее желание.