Поцелуй небес

— Ты ничего, внучек. Слава Господу, без крови обошлось, — похлопал плечо юного «джигита» Дед. — Разве не заметил, что чудом из-под копыт выскочил? Скажи спасибо Алану — сиганул через тебя, как через барьер.

Вышло, действительно, здорово. После этого представления, мать стала ходить у них в квартире героиней. Несколько дней они с Ольгой так расписывали на кухне подвиги Алексея, что в конце-концов получилось, что на нем-то весь номер и держится. Сам «джигит» больше ни о чем и не мечтал, как еще раз выйти на манеж. Он строил планы, не ведая, что конец его счастью был уже совсем близок.

5

Дело явно шло к осени. Золотые шары у детсадовской ограды зажелтели в полную силу, в частном палисаднике бревенчатого барака напротив цвели круглоголовые алые георгины, а тополя, высушенные жарким летним солнцем почти оголились, сбрасывая корежистые ржавые листья. Темнеть стало рано, а сын все больше проводил времени в цирке. На носу первое сентября, а он ни учебники не получил, не тетрадками не запасся. Десятый ведь класс — пора об институте думать.

Поздно ночью, услышав крадущиеся шаги, Виктория щелкнула выключатель настольной лампы, решившись начать серьезный разговор — пора было парню за ум взяться. Но он уже лежал лицом к стене, успев шмыгнуть в постель и делая вид, что мгновенно уснул. Кудрявый черный затылок и широкие плечи под байковым одеялом с двумя желтыми полосами по голубому краю были настолько щемяще-родными, остаповскими, что Виктория задохнулась, села рядом, усмиряя сердцебиение. Потом тихонько прошла в свой угол за шкаф и не зажигая света легла. Алеше не спалось этой ночью. Все стоял в голове стук молотков, заколачивающих ящики на опустевшем цирковом пустыре. Вагончики с реквизитом были собраны, переругивались рабочие, сворачивающие брезентовый купол и валялся среди мусора обрывок афиши с изображением куска ярко-алой черкески и крепкой аслановской ногой в мягком сапожке, стоящей на спине Персика. Выдернул ветер эту бумажку из куста засохшего татарника и подбросил прямо по ноги Алексею, словно издеваясь. И так уже набухли в глазах горячие слезы и болел кадык, удерживающий спазм — он уходил отсюда, теперь уже навсегда с кожаным пояском за пазухой и злостью на обманувшие душу надежды. Дядя Серго подарил ему на прощание старинный поводок с кубачинскими чеканными бляхами.

— Это, что бы ты на всю жизнь к лошадям был привязан. В гости ждать будем — на все лето. А сейчас учиться должен, матери помогать должен, наставлял он «внучка», и заметив в глазах парня отчаянную решимость, предупредил: — Убегать не вздумай. Своими руками в милицию сдам. Мое слово, сам знаешь, закон.

Алексей быстро ушел, почти убежал, не прощаясь со Караевыми — не мог он перед ними расплакаться. И обрывок афиши с персиковой умной мордой не подобрал, отшвырнул в кусты, кулаки сжал покрепче и проглотил слезы. Выдержал.

А теперь еще мать с институтом! Кинуться бы сейчас к ней, поделиться, рассказать все как есть — может что-нибудь и придумали бы вместе. Но страшно тревожить — вроде спит уже — тишина.

Не спала Виктория, затаилась, боясь двинуть тяжело пульсирующие, будто расплавленным свинцом затекающие ноги. Не решаясь зашуршать, нащупать на столике таблетки пятерчатки: проснется Леша, поймет, что плохо ей, забеспокоится. И так все свою короткую жизнь над ней трясется. Инвалидка… Ох, как же невероятно легко летела по танцевальному кругу эта нарядная женщина среди деревьев, обвешанных яркими фонариками, заполняя весеннюю ночь звонкой трелью! А потом сорвала с головы большую шляпу и откинулась на крепкие руки возлюбленного, кружа и кружа в опьянении силы и счастья…

«Большой вальс» показали накануне вечером в программе «Забытые ленты». Фильм словно прибыл из далекого прошлого, не штраусовского, а ее, личного. Собственно, он никогда не был забыт ею, представляя самое лучшее, что вместе с юностью и Остапом подарил Виктории этот мир. Это все и теперь было в фильме — бурлящее, радостное, тогда — обещавшее, теперь несбывшееся. И так нежно и горько ныла душа, что Виктория боялась пошевелиться на Ольгином скрипучем стуле, потерять драгоценное чувство, проклюнувшееся как подснежник сквозь ледяную корку омраченной души. «Жаль, что так мало показали. Самое интересное-то осталось неясно — как жили они дальше, где? Какие дети, как росли? Может будет вторая серия?» — думала она теперь, затаившись в кровати и стараясь представить богатый дом, фортепианные трели с верхнего этажа, большой круглый стол под низкой матовой лампой и стройного кудрявого мужчину, нетерпеливо задравшего подбородок в то время как она привычным движением завязывала у крахмального воротничка черный шелковый бант. Остап? Алеша? Это был первый счастливый сон взрослой Виктории. И последний.