Поцелуй небес

— Господи! Господи — Ты один свидетель! Лукавый запутал нас… Бедный, бедный мой Сереженька, умереть без материнского прощения! Да разве я могла винить его в «измене» родине, которая так низко, так бессердечно уничтожала его письма к Матери! — тщетно ломала руки Августа взывая к проглядевшим тяжкую несправедливость небесам.

Августа Фридриховна ответила Венечке и получила ответ! Не быстро, конечно, но прямо из Америки. Завязалась медленная, натянутая переписка, потому что Августе знающие люди шепнули, чтобы писала только в восторженных, праздничных интонациях. И ни в коем случае не сообщала: «мне сегодня страшно повезло, я взяла почти без очереди полтора кило гречневой крупы». И, Боже упаси, не просить прислать комплект постельного белья вместе с полотенцами. Она и не просила, но лет через пять, уже при Брежневе, пришла все же посылка, судя по всему, ополовиненная, с красивым махровым полотенцем и праздничной блузкой (куда делась отосланная внуком нейлоновая шубка, купленная на распродаже и туфли с супинаторами для больных бабушкиных ног, осталось загадкой). Кроме того, получила Августа приглашение навестить внука, а может быть, перебраться в Америку насовсем. Бог ты мой! Это в 69-ом то году, одинокой портнихе-надомнице, прячущей от фининспекторов лоскуты — доказательства своего нищенского незаконного дохода — затеять переправу в Штаты! И о чем только они там думали, предлагая такое… Августина осталась на родине, перебравшись в городскую комнату с удобствами (колонка и туалет) благодаря, оказывается, былым заслугам реабилитированного посмертно последнего мужа. Бенджамин — он же по-нашему Венечка — сделал сногсшибательную в американском духе карьеру. Закончив с блеском какой-то престижный колледж, став филологом исследователем русской словесности и стал пописывать какие-то книжки, принесшие ему вдруг известность и бешеные деньги.

Уже позже, при Горбачеве и гласности, отменившей таможенные запреты на пересылку литературы, внук прислал Августине две свои книги. Одна из них на русском языке, анализировала российскую поэзию начиная с Державина, другая же, как было понятно по картинкам, являлась англоязычным романом под названием «Три Штрауса». Тогда же Бенджамин стал грозить, что если Августа не начнет действовать по высланному им приглашению на переезд в Америку, то он сам явится за ней и «увезет в чемодане», так как, по его данным, жить в СССР просто невозможно, конечно, больной и одинокой старухе.

Однако, Августа, не считавшая себя ни больной, ни старухой, ни тем более одинокой, покидать апартаменты в Одесской пятиэтажке, отказывалась. Еще бы — магазин «Рыба» и «Молоко» напротив, можно прямо с 8 утра очередь занимать, да из окна следить — кто же от такого откажется! И соседи оказались хорошие — считай, своя семья.

Августа бескорыстно учила уму-разуму примадонну-Катерину, получившую, кстати, не без помощи сообразительной соседки, желанные роли. Августа Фридриховна, говорившая, как потом шушукались в театре голосом Вертинского от имени и по поручению Ивана Семеновича Козловского, произвела большое впечатление на дирекцию своим барски-неспешным «междугородным звонком», в котором звучали и «голубчик» и «стгашно воообгазить» и «усвышать эту павтию в исповнении Катюши, стгастная мечта Вани» и еще что-то домашне-интимное из жития старика-тенора.

Вряд ли этот звонок повлиял на жестокосердных интриганок, давящих молодой талант в лице Катерины Козловской, но сами рассказы, долго ходившие по театру, грели ее измученную несправедливостью душу.

Августа Фридриховна вообще к мистификации относилась как к законной и неотъемлемой части социальных отношений, помогающей умной женщине выжить. Более того, она была уверена, что «красивая фантазия» (т. е. ложь), изящно придуманный розыгрыш (наглый обман), умелая интрига — оживляют скудную, неизобретательную, плоско-фальшивую современность.

— Интригой жил весь высший свет, а теперь пробавляются лишь шкодливые ученики и высокопоставленные карьеристы, — голос Августы приобретал философскую задумчивость, как всегда при воспоминаниях о былом. — Да, уровень мастерства падает. Уходит школа: шик, блеск, красота. Остаются бракоразводные процессы с разделом грязного белья и мелкое пакостничество. Установка «засушенной маргаритки» на изящное изворотливое манипулирование жизненными ситуациями Виктории очень нравилась. Она подстегивала дух авантюризм, который Виктория, обнаруживала у себя в самом зачаточном состоянии. Очевидно, он дремал с детства, придавленный глыбами повседневной скуки, а теперь прорезался, как противостояние туполобой, прямолинейности, пассивности, серости.