Поцелуй осени

Саша загородил ее, бешено заработал локтями, не позволяя никому вторгнуться в отвоеванный им угол. Но Лике удалось все же ухватить за рукав куртки и вытащить из толпы какого-то парня, совсем мальчика, с испуганными, распахнутыми, рыжими, как у кота, глазами, которого почти уже смяли наступавшие. Потом, когда немного утихло, она усадила мальчишку на деревянную скамейку, стирала с его разбитого носа кровь клетчатым Сашиным платком и уговаривала:

— Ну что тебе тут ловить понадобилось, а? Ведь едва цел остался. Давай-ка дуй домой, закройся на три замка и носа не высовывай, пока все не рассосется. Врубился?

И парень, видно, еще не отошедший от шока, мелко кивал.

И теперь Лике, слишком хорошо еще помнившей круглые глазенки-маслины ребенка, цеплявшегося за пыльные юбки застреленной матери, казалось страшной сумасшедшей нелепостью, что что-то подобное может произойти здесь, в городе ее детства. В городе бульваров и фонтанов, широко раскинувшихся площадей и скользящих под каменными мостами рек, в городе, где голуби кружатся над памятником Пушкину и лебеди лениво покачиваются на мелкой ряби Патриарших прудов.

Короткий осенний день начинал угасать. Ярче вспыхивали оранжевые языки костров. Лика сунула руку в карман куртки, обветрившимися пальцами вытащила из пачки сигарету. Подскочил исчезавший куда-то Сашка, наклонился к ней и возбужденно зашептал: — Слушай, у Останкино серьезная заварушка. Я звонил сейчас нашим, с канала. Рванули!

Глаза его лихорадочно блестели, и Лика невольно поморщилась, вспомнив, как заводился когда-то от близости опасности Меркович. Неужели мужчины до самой старости остаются мальчишками? И все ужасы насилия, все жертвы и потери для них лишь веселая игра в войнушку?

Она поднялась с тротуара, отряхнула джинсы.

— А что там такое?

— Да я сам не понял. Приехали какие-то типы на грузовиках, с автоматами. Требуют, чтоб им прямой эфир дали. Потом спецназовцы подтянулись. В общем, наши там в панике. Давай поторапливаться.

За углом ждал проржавелый Сашин «жигуленок». Оператор, пристроив камеру на заднем сиденье, с силой захлопнул за собой дверь, включил зажигание. Лика уселась рядом, подышала на замерзшие ладони. Машина тронулась и понеслась по взбаламученной Москве.

У здания телецентра выстроились пятнистые бэтээры, знакомые Лике по годам, проведенным в Афганистане. Вероятно, омоновцы, приехавшие на них, уже заняли позиции в нижнем этаже телецентра. Перед зданием останавливались грузовики, автобусы, из которых выпрыгивали люди. Некоторые были вооружены. Бесновался стихийно возникший митинг. Отовсюду слышались призывы идти на здание телецентра штурмом, захватывать милицию, разоружать охрану. Толпились вокруг и обычные зеваки, всегда так живо интересующиеся событиями, в которых могут пострадать люди. Сновали туда-сюда коллеги-журналисты, стрекотали видеокамеры. Чуть поодаль белели кареты медицинской помощи. Сашка затормозил чуть в стороне от толпы, выскочил из машины, врубил камеру. Лика подключила микрофон, быстро заговорила, стараясь подробно описать все, что видит. Обдумывать слова, подбирать наиболее удачные фразы было некогда. Неизвестно ведь, что произойдет дальше, как сложится судьба отснятого ими репортажа, смогут ли они когда-нибудь пустить его в эфир. Но раздумывать об этом сейчас не приходилось.

Неожиданно где-то совсем близко от здания телецентра тяжело грохнуло. Задребезжали стекла, закричали люди, потянуло едким запахом гари.

Сашка дернулся, чуть не выронил из рук камеру, и Лика проговорила в объектив побелевшими губами:

— Судя по звуку, это гранатомет.

А потом грохнуло снова и снова, и из охраняемого здания затрещали автоматные очереди. И тут же застрекотало откуда-то сверху, с крыш окрестных домов. Повис над улицей вой бесновавшейся толпы. Одни бежали куда-то, другие пытались укрыться от секущих демонстрантов пуль. Пузатый дядька с велосипедом, явно не из штурмовиков, просто местный житель, смешно присел на корточки, как-то по-куриному взмахнул руками и тяжело осел на землю. Велосипед рухнул вслед за ним, колесо крутилось еще несколько секунд по инерции. По улицам неслись обезумевшие люди с вылупленными, вылезающими из орбит глазами. И рваными облачками плавал в темнеющем осеннем небе дым от разрывов.

— Бежим! — рявкнул Сашка. — Бежим скорее.

Он как-то неловко перехватил камеру и, ухватив Лику за руку, поволок ее в сторону.

— Погоди! Да погоди же ты! — отбивалась девушка. — Они не будут по нам стрелять, мы ведь журналисты.

— Дура! — не ослабляя хватки, проревел верный оператор.

И Лика, обернувшись уже на бегу, увидела в нескольких метрах от себя валявшегося навзничь парня. Синяя бейсболка слетела с головы, светлые волосы слиплись от крови. Рядом покоилась почти такая же, как у Сашки, кинокамера.

— Это же Вадик, — ахнула Лика, замедлив шаг. — Вадик с третьего канала…

— Бегом, дурная! — потащил ее вперед Сашка.