Поцелуй осени

Дед и бабка лежали рядом, внутри одной ограды. Лика достала из сумки салфетки, опустившись на корточки, принялась стирать пыльные разводы с черного гладкого гранита. Будто вытирала невидимые слезы с выбитых на камне родных лиц. До свидания, Нинка! До свидания, дедушка Костя! Могли ли вы когда-нибудь подумать, что вашей внучке, кровиночке и золотцу, придется трусливо, постыдно бежать из страны, которой вы отдали молодость, силы, жизнь? Бежать, чтобы не оказаться очередным героем милицейской хроники, остывающим на заплеванных ступеньках сырого подъезда трупом? Что бы, интересно, сказал на это тот молодой, честный, навсегда победивший страх летчик, вся грудь в орденах, каким изображен здесь ты, дед Костя? Какими словами обзывала бы новых законодателей жизни ты, железобетонная, несгибаемая, правдивая Нинка? Как глупо, как противоестественно то, что она, их разнесчастный ягненочек, есть, а их уже нет и никогда не будет. Лишь память ее, изрешеченная встречами, ненужными страданиями и потерями, навсегда останется с ними. Прощайте, дорогие мои, прощайте…

Если прожитая жизнь что-то и воспитала в ней, что-то взрастила, это, без сомнения, неубиваемый инстинкт самосохранения. Тот, что помогал ей когда-то выжить под злым афганским солнцем, тот, что однажды не позволил вылететь, взмахнув руками, в мокрую октябрьскую ночь. Это он теперь гнал ее неведомо куда, к черту на кулички, а точнее, в какой-то невообразимо прекрасный земной рай, который обещал ей, сверкая выцветшими глазами, выутюженный ковбой Мальборо.

Аккуратно затворив за собой калитку, Лика вытерла тыльной стороной ладони мокрое и соленое от заливавших его слез лицо и двинулась по дороге обратно к станции. Ну что ж, кажется, все итоги подведены, и ничто больше не удерживает ее здесь.

Вчера состоялся, вероятно, последний в жизни телефонный разговор с матерью. Она и сама не знала, зачем позвонила. Казалось бы, все между ними решено было еще в тот день, когда подписали последние документы по продаже квартиры. И все-таки зачем-то она набрала номер и, выслушав в трубке сосредоточенное сопение младшего братца, попросила:

— Привет. Позови… Позови Ольгу Константиновну.

Слышно было, как мальчишка повозился у аппарата, помчался, топоча ногами, по коридору, свалился где-то на полпути, наверно, зацепившись ногой за провод, и заревел басом.

— Что? Что случилось? — всполошилась на другом конце города невидимая мать.

— Я упа-а-ал, — выл уже давно подросший, но, видимо, крайне избалованный младший сыночек. — Я бежа-а-ал. А тебя к телефону.

— Ох, господи! — всплеснула руками Ольга. — Ну что ж такое-то, покоя мне нет! Витя, где ты? Иди уйми его.

По коридору процокали каблуки, в трубке зашелестело, и голос матери раздраженно буркнул:

— Да?

— Привет! — поздоровалась Лика.

— Здравствуй, — неуверенно произнесла Ольга, выдержав паузу. — Что-то случилось?

— Да, в общем, нет. — Лика уже жалела, что позвонила. — Просто хотела сказать, что я уезжаю.

— С чего это ты решила сообщать мне о своих перемещениях? — съехидничала мать. — От тебя уж два года ни слуху ни духу.

Лика промолчала, не зная, стоит ли объяснять матери, что она уезжает надолго, возможно, навсегда. Сказать? Не сказать? А впрочем, разве это что-то изменит?

На заднем фоне все еще выл, не желая успокаиваться, Стасик, Ольга бросила:

— Послушай, если у тебя дело какое есть, говори быстрее. У меня котлеты на кухне горят.

— Да нет, в общем, никаких дел нет. До свидания… мама, — через силу выдавила из себя Лика.

— Пока. Счастливо съездить, — с заметным облегчением бросила трубку Ольга.

Как ни странно, она не почувствовала ни боли, ни разочарования. Вероятно, все выгорело еще тогда, в день похорон бабушки. Зачем звонила? Наверно, по старому, вдолбленному яростной блюстительницей традиций Нинкой правилу, что, собираясь в дальнюю дорогу, следует попрощаться даже со случайными знакомыми. Что ж, на этом все традиционные реверансы можно было считать исполненными.

Осталось еще в последний раз заехать на квартиру. После выписки из больницы она туда не возвращалась, несколько недель прожила в гостинице. Это Пирс посоветовал, утверждал, что так будет безопаснее. Заставить себя пересечь квадратный двор-колодец и войти в подъезд оказалось не так-то легко. Некогда тихий, интеллигентный, арбатский дворик, превратившийся теперь в уставленную иномарками парковку, жил своей жизнью. Едва Лика ступила на порог, едва вдохнула знакомый затхлый запах, как заныл висок. Она машинально вскинула руку и провела ладонью по голове, там, где волосы колючим ежиком отрастали на месте нанесенной раны. Однако на этот раз все было тихо, лишь где-то за дверью играло фортепьяно, а наверху мерно бухал молоток. Лика поднялась по ступенькам к своей квартире, вставила ключ в замочную скважину и только тут заметила всунутую за косяк вдвое сложенную записку.